Когда говорит кровь - Михаил Беляев

Но вместо этого, он вынужден был сидеть тут, на этом резном кресле посреди трибуны забитой людьми, что целых два года лезли из кожи вон, чтобы погубить его мальчика.

И будь они трижды прокляты за это. Они, эта статуя-переросток, закрывавшая ему почти весь обзор Царского шага, и все эти условности и ритуалы заодно, что так жестоко ограничивали его чувства…

Впрочем, тех, кто заслужил сегодня его проклятья, тут было и так предостаточно. Весь правый край трибуны белел цветами алатреев и глаза первого старейшины то и дело выхватывали среди них лица людей, что чуть не погубили его мальчика.

Прямо в центре, в окружении, наверное, всей своей многочисленной родни, сверкал вспотевшей лысиной Предстоятель алатреев Патар Ягвеш. Шето с удовольствием отметил, как ерзал и елозил на своём месте этот достопочтенный старейшина. Еще бы, ведь сегодняшний триумф его сына, был позором и поражением для партии. Пусть даже лично они и не враждовали, а порой даже находили… взаимопонимание, Патар разделял со своими сопартийцами всю полноту ответственности.

У сидевшего рядом с ним Лиафа Тивериша, тридцатилетнего главы рода, коему принадлежали бессчётные пастбища и стада в Старом Тайларе, тоже не было лица. Шето хорошо помнил, как этот сопляк при всем Синклите бросил ему в лицо фразу: «Не вам, Тайвишам, переносить границу!», а потом, чуть ли не каждое свое выступление сводил к мысли, что в землях харвенов их армию ждет катастрофа, что Лико ведет воинов на убой, и что нужно срочно ее оттуда отозвать. Но катастрофы не произошло. Как и бойни. И вместо исполнения всех этих мрачных пророчеств, пали харвены. А этот наглый выскочка сидел сжавшись, словно единственной его мечтой сейчас было превратиться в точку и исчезнуть из этого мира.

А вон на самом краю трибуны сидел Мицан Литавиш — высокий мужчина угасающей красоты, владевший огромными землями в южном Кадифаре. Его семье как раз принадлежал контракт на поставку зерна в тагмы провинции. И именно его стараниями вся выращенная пшеница и овес шли только домашним тагмам. А чуть дальше от него сидели братья Киран и Лисар Мендвиши — эпарх и стратиг проходных тагм Касилея, этого алатрейского оплота в Новом Тайларе. Сколько раз они публично обвиняли его в желании влезть в царскую порфиру и призвали лишить всех должностей как его, так и каждого Тайвиша?

Еще через три ряда от них, с наглой ухмылкой и скрестив руки на выпирающем пузе, сидел Кирот Кардариш. Шето долго не решался записать его в противники. Очень долго. Было время, когда Кардариши чуть не стали ему родней, а потом многие годы, пусть и будучи алатреями, не мешали и не препятствовали. Он даже всерьез полагал преобразовать через них партию алатреев… но теперь Кирота и его родственников, похоже, можно было записывать если и не во врагов, то в нечто очень этому близкое. Рядом с ним, словно в подтверждение мыслей Первого старейшины, сидел Сардо Циведиш. Худой и жилистый, с вечно выбритыми до бледной синевы щеками и подбородком. В свои сорок пять он полностью поседел, но совершенно не походил на старика. Скорее наоборот, ведь в этом человеке жила удивительная жизненная сила.

Он был главным голосом Алатреев. Вещателем партии, чей поганый язык и публичное лицедейство попортили множество планов Первого старейшины. Впрочем, его Шето всегда уважал. Как врага, конечно, но врага достойного. Этот безумец и вправду верил во все древние принципы своей партии. И не просто верил — он жил ими. И никогда, ни разу за всю свою жизнь, не поступился тем суровым и строгим кодексом, что восходил ко временам Основания государства. И уже за одно это, он был достоин всяческих почестей.

Взгляд первого старейшины блуждал и блуждал по рядам, выхватывая все новые лица, цепляя за ними фамилии и поступки.

Но неожиданно в общей массе промелькнул силуэт, показавшийся Шето незнакомым. Высокий широкоплечий мужчина сидел чуть в сторонке от остальных алатреев, опираясь подбородком на могучие кулаки. Первый старейшина прищурился, заставив свои глаза сфокусировать на показавшемся ему смутно знакомом лице, и вскоре губы его открылись от удивления.

Не удивительно, что он не сразу его узнал.

Со времени их последней встречи прошла целая вечность. Бескрайняя бездна времени, за которую оба они изменились и постарели. Волосы сидевшего рядом с алатреями мужчины поседели, и прорядились глубокими залысинами, да и живот его теперь оттягивал красную рубаху. И все же, несмотря на прожитые годы, в нем чувствовались все те же мощь и воинская стать, которыми он славился в далекой юности. Да и разве он мог их утратить? Ведь это был сам Убар Эрвиш. Живая легенда. Полководец, покончивший с величайшим из мятежников Мицаном Рувелией в битве под Афором.

После столь громкой победы Убару пророчили чуть ли не царскую порфиру, называя не иначе как «Спасителем государства», но вместо славы и почестей он предпочёл тихую жизнь в далёком поместье, в котором провел без малого четверть века. И вот, после стольких лет добровольного изгнания, он вновь был Кадифе.

К подобным внезапным возвращениям почти забытых легенд Шето относился с большой долей настороженности. Ведь обычно они сулили лишь скорые неприятности и заговоры. А Убар Эрвиш был легендой безусловной, чьё появление в столице при любых других обстоятельствах само по себе стало бы громким событием. Особенно после двадцати пяти лет затворничества. Так с чего бы ему вдруг его прерывать? Чтобы насладиться парадом и подразнить воспоминания о былой славе? Едва ли…

Мысли первого старейшины привал детский крик. Маленький Эдо вновь попытался вырваться из объятий своей матери и теперь плача отбивался от отчаянных попыток Айры его успокоить. Чего у этого малыша было не отнять так это упрямства, с улыбкой подумал Шето, глядя как худенькая девушка с растрепавшейся прической пытается удержать извивающегося ребенка.

На её некогда прекрасном лице теперь застыла маска боли и беспомощности. Огромные серые глаза уже наполняли слезы, готовые в любой момент потечь бурными ручьями по бледным щекам. Без многочисленных нянек и кормилиц, без своих личных рабынь, она совершенно не справлялась с буйным ребёнком, и теперь, похоже, находилась на пороге отчаянья. Особенно когда в ответ на её поглаживая и ласковый шепот, маленькая ручка хлестала девушку по щекам и голове, с силой дергая за волосы.

О как же она умоляла Шето не брать с собой Эдо на трибуны. Но первый старейшина был непреклонен.

Мальчик должен был увидеть своего отца.

А отец, должен был увидеть сына.

— Ну, кто там у нас раскричался? — мягко произнес он, протянув руки к внуку. — Давай, иди к дедушке на коленки. Расскажешь мне, чем недоволен.

Шето пересадили ребёнка к себе, крепко но нежно его обняв, и зашептал про скорую встречу с отцом. Его губы щекотали ухо малыша, и тот вскоре засмеялся, пытаясь спрятаться от дедушки в складках его же мантии.

К развлечениям маленького Тайвиша сразу присоединился сидевший по левую руку Джаромо Сатти. Великий логофет корчил рожицы и лепетал какую-то несвязную, но очень милую белиберду, которая как всегда забавляла Эдо, старавшегося ухватить сановника за подкрученную бороду. Для мужчины, выбравшего бездетную жизнь, он на удивление хорошо ладил с его внуком. В отличие от его собственной матери.