Надежда тебя не покинет - Ольга Шах

Скрепя сердцем, родитель написал прошение о зачислении меня в число слушателей медицинских курсов, не забывая при каждом удобном случае напоминать о строгости предстоящего обучения. Маменька не отставала от него, причитая, что нянек-мамок со мной послать не будет никакой возможности и прося одуматься, пока не поздно.

— Коли есть нужда в том, Наденька, — снисходительно увещевал меня отец, — устроим у нас в поместье лекарню, будешь крестьян лечить с Зараево и прочих деревень. Слыхал я, они болеть горазды…

— А ежели нет у тебя сердечной склонности к Николеньке Углицкому, оно и не беда-то! — вторила маменька, надувая губы и кидая на меня нервные взгляды.

Я только усмехалась — ещё бы они не переменили своего мнения о Николаше — это после его-то замечания, что он, мол, увлекается произведениями лорда Байрона и вообще, прочих вольнодумцев.

Но я была полна решимости совершить в своей жизни что-то, стоящее и посему бытовые трудности и строгость обучения меня, не испугали. Я радовалась своей тёмно-коричневой курсисткой форме из плотной шерсти, белому халату с завязками на спине, что мы купили для занятий в опытном кабинете, и моё сердце разрывалось от собственной значимости. Впрочем, проучившись два года, восторги немного поутихли, но желание заниматься лекарским делом у меня не пропало. Училась я прилежно, совестливо изучая заданный материал, и никогда не отказывалась от трудовой повинности в домах призрения.

Кажется, что даже родители не противились боле моему порыву и целиком и полностью его приняли, только изредка в письмах или при моём визите домой заговаривая о том, что я всенепременнейше должна составить счастье какого-нибудь весьма достойного помещика.

Вот и в тот день я находилась в радостном предвкушении, возвращаясь домой на время рождественских каникул. Не так давно построенная железная дорога, соединяющая Москву и Курск, изрядно облегчала моё путешествие, и я с интересом наблюдала из окна своего купе за привокзальной суетой, резкими свистками вагонных работников, мальчишек, суетившихся тут же, на перроне, продающих газеты, предлагая услуги чистильщика обуви приличным господам и вообще, просто без дела толкаясь среди людей, невзирая на щипавший с утра морозец.

Впрочем, в купе первого класса было тепло, я сняла короткую, до талии, курточку с меховым воротником и улыбнулась радостному предвкушению от возвращения домой, пусть и на малое время, оно и неудивительно, если с момента нашей последней встречи уж полгода как минуло. Я накупила рождественских подарков, которые заняли изрядное место в моём багаже, отписалась о своём прибытии родителям, но те велели не тревожиться, потому как пришлют за мной экипаж и нашего старого кучера Архипа.

Изнутри меня распирало такое счастье, ожидание праздника и встречи с родителями, младшими братьями, предвкушение того, как мы украсим рождественское дерево мятными и вяземскими пряниками, подвешенными на нитках, шоколадными бонбоньерками, украшенными синими и белыми сахарными крупинками, и будем строго следить за тем, чтобы никто это дерево не ощипал раньше срока… что я не обратила внимание на взволнованного молодого человека, одетого в длинное пальто на аглицкий манер, который едва не бегом двинулся к купе первого класса, размахивая руками и лихорадочно блестя глазами.

От грохота заложило уши, я упала на пол, стукнувшись о стол, раздался страшный лязг, визг… крики боли и ужаса. «Бомбист!», — как сквозь вату, услышала я вопли со стороны перрона. Затем я почувствовала, как я снова куда-то падаю, хоть и так, лежала на полу. Перед глазами были кровяные пятна, а в груди тяжкое стеснение. Единственное, я отчего-то со страхом подумала: «Помилосердствуйте, зачем же тут бомбист? Если ни сам государь, ни вообще, кто-либо из августейших особ, вряд ли ехал в соседнем купе».

Я лежала в темноте, придавленная какой-то балкой, не в силах даже пошевелиться, и думала только о том, какая это страшная несправедливость — вот так, просто, умереть! И о том, что в смерти нет ничего романтического и возвышенного, как пишут в романах. А мне очень хотелось жить! Очень! Так сильно, как никогда раньше! Ведь я так многого не успела в этой жизни — не успела закончить обучение, не успела влюбиться, создать семью и насладиться радостью материнства… я скорее почувствовала, чем поняла, как со стороны развороченных взрывом вагонов приближается море огня, заставляя выгибаться металлические листы и превращать в пепел деревянные балки.

Возможно, именно мой страх смерти и сыграл тогда со мной страшную шутку, оставляя меня тут, привязанной к этому месту в виде неприкаянной души. Воистину, нет страшнее греха, чем трусость!

Глава 6. Смерть — не конец жизни

Глава 6. Смерть — не конец жизни

Да, именно моя трусость была всему виной! Сначала я сидела на перроне, невидимая для всех, и отчаянно трясясь от пережитого ужаса. Сколько я просидела вот так возле сошедших с рельсов, покорёженных и обгоревших останков купе, которые пострадали от взрыва и последующего пожара, я не имела ни малейшего понятия. Кругом находились растерянные люди, дамы плакали, закрыв голову руками, отчаянные смельчаки из числа мужчин организовывали спасательные операции, забираясь в обгорелые купе и пытались отыскать там тех пострадавших, которые подавали признаки жизни. А я… меня так и не нашли. Точнее говоря, в том, что осталось от меня после пожара, нельзя было узнать Наденьку Заварзину. Впрочем, как и от тех несчастных, коим было предначертано погибнуть в этот день. Нас похоронили в общей могиле, а фамилии взяли из билетов…

Так и началась моя «жизнь» в виде духа. Было до ужаса тоскливо и одиноко. А ещё было страшно… выяснилось, что я не могу покинуть это место, словно вокзал огорожен невидимым контуром. Сначала я рвалась, отчаянно призывала все силы, о каких только имела понятие, а потом… смирилась, наверное. Часть перрона и путей были восстановлены, и уже ничто не напоминало о случившемся. Наверное, в моём положении было довольно глупо вести учёт времени, но я старалась. Сначала пыталась просто запоминать, подсчитывать дни и недели, затем забывала, сбивалась, и с лёгким недоумением узнавала о том, что недели сливались в месяцы, а те в годы… но каждый день был похож на предыдущий. Та же толчея на перроне, те же суетливо спешащие люди, так же важно вышагивающие рабочие вокзала и шустро снующие туда-сюда мальчишки.

Небрежно брошенные на лавки газеты и разговоры пассажиров позволяли мне не спятить совсем уж окончательно.