Во имя твое - Дмитрий Панасенко

дочь, это ты себя обманула. Я не хотел тебя трогать потому как чую в тебе родную кровь. В тебе есть то, что я уважаю. Сила. Гордость. Стойкость перед лицом трудностей. И честность. Я почувствовал, что в нас есть что-то общее. Чувствую твой запах, и пусть он осквернен золотом в твоей крови, сейчас мы на одной стороне. Ты могла бы стать моим певцом, моим голосом, моим словом. Склонится передо мной, принять мои дары. Извлечь уроки из своего прошлого. Нести мою волю, вернуть то, что принадлежит по праву, привести их к моему трону. Вернуть этим людям то, что было предначертано изначально. Сделать их моим стадом. Моей едой. — С каждым словом голос кузнеца изменялся превращаясь в дикую смесь волчьего воя, бычьего кашля, и клекота хищной птицы. От звуков издаваемых Стефаном казалось тряслись стены кузни. Из уголков глаз здоровяка потянулись две ярко алые дорожки. — Но ты меня разочаровала. Сломала моего любимого слугу. Отринула мой дар. Твой барон… Стоило тебе согласится и он бы тебя полюбил. О как бы он тебя полюбил… Как рыба любит воду, деревья любят свет, а живой дыхание. Он бы не мог без тебя, не хотел без тебя, умирал без тебя. Ты знаешь, каково это? Когда тебя любят всем сердцем? Когда тебе отдаются всей душой? Когда тебе жертвуют себя целиком? Я дал бы тебе это. И не только. Дал бы тебе все, что ты захотела. Моя маленькая убийца… Но ты так и осталась самодовольной испорченной дрянью. Всегда ей была. Недостойной милости. Даже менее достойной чем этот жалкий человечек. И ты за это поплатишься. Я начну с барона. Разорву ему тело, а потом немного поиграю с его душой. А этот смертный пока развлечется с тобой. — Тяжеловесно встав, гигант положил руку на рукоять молота и ощерил зубы в дикой полубезумной ухмылке. На щеках поблескивали теряющиеся в бороде дорожки кровавых слез. — Неужели ты думала, что это я чудовище?

— Конечно нет. Иначе ты не оставлял бы ворота открытыми. — Тяжело вздохнула дикарка и поджав губы положила руку на торчащую из-за пояса рукоять ножа. — Остановись, Стефан. — Если в тебе хоть что-то осталось, остановись. Борись с этим.

— Ты безумна. — Зарычал кузнец. — Но это не надолго.

— Твой футарк… Он вызвал что-то с другой стороны. Оно поработило тебя, Стефан. И оно уже здесь. — Склонив голову на бок будто к чему-то прислушиваясь, женщина аккуратно сомкнула пальцы на фитильке свечи. — Похоже она мне не понадобится… Бог-зверь и Мумир… Терпеть не могу эту историю.

* * *

В доме колдуньи было тепло, и немного душно. От, весело потрескивающего березовыми поленьями очага, по комнате расходились волны жара.

— Уф. — С трудом сдержав сытую отрыжку, Август отодвинул от себя опустевшую тарелку и блаженно прикрыл глаза. Стряпня вдовицы была великолепна. Щедро приправленный мукой и душистыми травами луковый суп согревал и дарил чувство покоя, а пряное овощное рагу буквально таяло во рту. — Спасибо, Майя, очень вкусно, ты просто волшебно готовишь. — Изобразив вежливый полупоклон юноша положил локти на стол и одарил женщину самой благожелательной улыбкой на которую был способен.

— Рада, что вам понравилось, господин барон. — На щеках вдовы проступил заметный румянец. — Добавки не хотите?

«Хотел бы но боюсь, что просто лопну».

— Э-э-э. — С сомнением посмотрев на стоящий в центре стола распространяющий вокруг себя одуряющие запахи тушеных овощей, горячего жира и корня сельдерея котелок, юноша нашел в себе силы отрицательно качнуть головой. — Нет. Спасибо. Я сыт.

— А вы, отче? — Бросив полный неприязни взгляд на продолжавшего с брезгливо-задумчивым видом лениво ковыряться деревянной расписной ложкой в почти не тронутой тарелке, плебана, Кирихе перебросила косу на грудь и принялась неторопливо поглаживать вплетенную в волосы небесно голубую шелковую ленту. — А может пива желаете? Свежее, третьего дня сварила.

— Не желаю. — Недовольно проскрипел священник и раздраженно бросив на стол ложку уставился в сторону закрытой на массивный засов двери. — Ну и где ее носит?

«Пиво. Никогда бы не подумал, что смогу получать столько удовольствия от напитка черни».

— Да какая разница? — Небрежно отмахнулся юноша и блаженно улыбнувшись, присосался к стоящей перед ним большой деревянной кружке, не сдержавшись, застонал от удовольствия. Пиво было холодным, терпким, удивительно чистым, лишь самую малость отдающим хмелем и на миг цу Вернстром почувствовал себя почти счастливым. Впервые за последнюю неделю он был по настоящему сыт слегка пьян, ему было тепло и у него нигде ничего не болело. Вцепившиеся в его сердце, казалось мертвой хваткой, переживания, слегка разжали челюсти и растворились в блаженной неге. Веки юноши начали невольно слипаться.

— Вы ее обидели, господин Август. Крепко обидели. — В скрипучем словно мельничный жернов голосе плебана слышалось неприкрытое осуждение. — А обиженная женщина может наделать больших глупостей.

«Боги. Ну разве я так много прошу? Я, что не могу просто отдохнуть? Обязательно тыкать меня лицом во все это дерьмо?»

Всколыхнувшаяся в груди барона волна раздражения, перехлестнула через еще неокрепшую дамбу блаженства и с ударила в затылок пудовым молотом. Сердце споткнулось и глухо забухало где-то в горле. Воротник свежевыстиранной рубахи враз стал жестким и слишком узким, а скрытые под повязками ожоги начали напоминать о себе тупым зудом. Чувствуя как остатки благодушного настроя рушатся, словно подхваченный ураганом карточный домик Август с трудом сдержал готовое сорваться с языка ругательство. Не успевший начаться разговор повернул в совершенно неприятную сторону. В виски впились первые пока еще робкие иголочки знакомой боли.

«Почему я вообще должен об этом беспокоится?»

— Я? — Цу Вернстром с грохотом отставив в сторону наполовину опустевшую кружку скрестил руки на груди. — Я ее обидел? И чем это, позвольте поинтересоваться?

— Вы сами сказали, что она ваша компаньонка, господин Август. — С легкостью выдержавший гневный взгляд юноши плебан осуждающе цыкнул зубом и достав из рукава четки с задумчивым видом встряхнул нанизанными на шнурок, выглаженными тысячами прикосновений деревянными бусинами. — А значит признаете ее как равную. Или она считает, что признаете. — Сделав многозначительную паузу ксендз опустив голову принялся массировать веки большим и указательным пальцами. — Так или иначе, отпускать пленницу из-за которой она рисковала головой было довольно опрометчиво.

«Мы рисковали головой, ворона ты проклятая. Мы. Я рисковал. И втравил нас во все это именно ты!»

Неимоверным усилием подавив застрявший где-то в середине горла поток площадной брани юноша принялся демонстративно разглядывать ногти. Он понимал о чем толкует ксендз. И если говорить по совести ему было немного стыдно. Нет, не перед дикаркой, конечно. В конце концов он Август цу Вернстрем, а не