Похищение Афины - Карин Эссекс

— В самом деле? — переспросил Элджин, сохраняя невозмутимость.

— Ну да. Он даже позволил себе кричать на лорда Уитворта! Вызвал английского посла к себе в кабинет, будто по официальному делу, и принялся дерзко браниться. Бонапарте вел себя как человек, который не дает себе воли только в силу необходимости держаться определенных рамок. Он до того повысил голос на бедного лорда Уитворта, что тот, конечно, взорвался! Наш посол уже оставил Францию! Мне известно об этом от американского посла.

— Когда это произошло?

— Каких-то несколько дней назад. — Миссис Дюнде наклонилась к ним ближе и зашептала: — Бонапарте продал половину тамошнего континента — земли, которые они называют Луизиана, — американцам и прикарманил пятнадцать миллионов. И собирается потратить их на войну с нами! Французы захватили всех англичан в возрасте от восемнадцати лет до шестидесяти, и все они стали détenus[58]. Им придется остаться тут, пока Наполеон не отменит приказа. Ох, хвала Господу, что я оставляю этот город вместе с американским послом!

— Détenus? — переспросила, не поняв, Мэри. — Они задержаны?

— Я так и говорю.

Элджин старался собраться с мыслями. Не самое приятное для дипломата получать сведения такого характера от частного лица, разузнавшего их по дружбе с американским послом. Но они в течение долгих дней путешествовали в каком-то рыдване и, конечно, ничего не слыхали об объявлении войны. Мэри ухватилась за рукав мужа, но он успокаивающим жестом потрепал ее по руке.

— Мне неприятно слышать о том, что произошло с вашими английскими друзьями, но, как официальное лицо, я обладаю дипломатическим иммунитетом. А теперь, прошу прощения, но я должен позаботиться о леди Элджин. Она утомлена долгим путешествием.

Когда они последовали за носильщиком в комнаты, Мэри едва дышала от страха.

— Элджин, скажи, нас могут задержать тут?

— Что за чепуха, моя милая. Мне дал слово сам Талейран. А он второй человек во Франции после Наполеона.

Непоколебимая уверенность мужа и собственная слабость после долгого пути помогли Мэри спокойно провести ночь в огромной пуховой постели их номера. Она знала, что скоро им снова придется сниматься с места и отправляться в дорогу, а потому, что бы ни случилось наутро, ей лучше набраться сил за время ночного отдыха. Перед сном Элджин накапал им обоим лауданума, оставленного ему доктором. Свою дозу лекарства он запил большим бокалом французского коньяку.

— Следует по мере возможности пользоваться теми радостями, которые предоставляет нам ситуация, — заявил он жене.

В темноте они лежали в постели, Мэри потеснее прильнула к мужу, прижала ступни к его ногам. Именно в такой позе они провели все ночи своей супружеской жизни, и Мэри казалось, что эта близость гарантирует ей большую безопасность, чем присутствие тысячи янычар, или полицейских, или солдат любой армии мира.

Они забыли накануне задернуть шторы на окнах, и утреннее солнце разбудило Мэри много раньше, чем ей бы хотелось. Едва очнувшись от сна, она услышала стук в дверь, неохотно открыла глаза и увидела, что Элджин уже встал, поскольку на нем был утренний халат. Не успела она сказать и слова, как он уже вышел за дверь гостиничного номера. Мэри быстро вскочила и подбежала к дверям.

— В чем дело? — услышала она голос мужа.

Отвечавший ему мужчина говорил официально, равнодушно и так отрывисто, будто отдавал команду. Она надеялась, что знание французского подвело ее и что она неправильно поняла сказанное этим человеком. Мэри выглянула из комнаты и увидела, что перед ней стоит не посыльный из отеля, а человек в военной форме. Элджин молча прикрыл за ним дверь и обернулся к жене. Выражение его лица было изможденным, этой ночью он спал без маски и не успел надеть ее утром. Жалкий обрубок носа торчал посреди лица, красивые когда-то голубые глаза были обведены темными кругами.

— Приказ от Бонапарта, Мэри, — негромко выговорил он. — Я должен считать себя военнопленным.

Мэри отправила матери письмо с объяснениями, что хоть Элджин и является официально prisonnier de guerre[59]и они вынуждены не покидать Париж, он не заключен под стражу. Более того, задержанию в Париже был придан нарочито светский характер, и подвергнутые ему, наравне с почти полутора тысячами англичан, которым также было запрещено покидать Францию, продолжают проживать в отелях. Дорожные паспорта были конфискованы, и за Элджином установлена слежка. Мэри сообщила матери, что в отеле есть прекрасный сад, где он может каждый день совершать прогулки. В пределах Парижа Элджину разрешается путешествовать сколько угодно, но выезжать за черту города запрещено.

На самом же деле возможность гулять в очаровательном саду Элджина не обрадовала, и настроение его резко ухудшалось по мере того, как время проходило, а разрешения оставить Францию все не поступало.

— Я не тот человек, который способен долго выдерживать неопределенность, — жаловался он жене.

Но теперь их жизнь была полна этой неопределенностью. Команде ныряльщиков в Греции предстояло с приходом весны продолжить работы, но никакие известия от них не доходили до Парижа. Французы патрулировали греческое побережье, охотясь за сокровищами, которые Элджины успели вывезти, и за теми, которые еще оставались на складе в Пирее.

— Если ты не видишь возможности их транспортировки, почему бы тебе не дать знать Лусиери, чтоб он свернул работы? — спросила она однажды мужа.

Для нее это было вопросом, продиктованным здравым смыслом. Зачем продолжать поиски, если не можешь вывезти то, что уже отыскал? Сейчас, когда Англия ведет настоящую войну с Францией, лорд Нельсон наверняка не предоставит ни одного военного корабля в распоряжение Элджина. И каким образом они смогут вывезти оставшееся, она просто не представляла.

— Ты никогда не понимала меня, Мэри! Никогда!

Последнее время он стал еще более нетерпимым, особенно с ней, но Мэри старалась не отвечать на эти выпады. Она продолжала помогать мужу чем могла, до последнего дня финансировала его предприятие. Она сумела убедить отца оплатить по прибытии груза в Англию таможенные сборы. Их величина достигла огромной цифры, это было целое состояние для любого человека, а мистер Нисбет еще нес расходы по содержанию троих детей. В середине июня она получила известие от матери о том, что дети благополучно прибыли. С тех пор как она в марте рассталась с ними в Неаполе, прошла целая, преисполненная мучений вечность.

— Твоя матушка пришла в такой восторг от внуков, что представила их королю! — воскликнула Мэри.

Она весело размахивала полученным письмом, пытаясь отвлечь мужа от мрачных мыслей.

— Хоть она и называет их «маленькими греческими дикарями, даже не знающими английского». Но она обожает своих внучат!