Основы человечности. Работа над ошибками - Екатерина Владимировна Шашкова

случилось… Я забыла очень важную вещь и с того момента решила всё записывать. На всякий случай. Вдруг опять забуду. Это не совсем дневник, скорее исповедь или что-то типа. Доступ есть у меня и у Стаса. Хотя он всё равно не читал, сказал, что и так всё это знает. Но на самом деле не всё, я там кое-что добавила совсем недавно. Просто не стала говорить ему перед свадьбой. Динка очень просила не выдавать её. Сказала, что сама всё объяснит… И мне, честно говоря, страшновато, как он отреагирует. Но вдруг всё нормально будет. Ты же нормально воспринял.

— Мне было четырнадцать лет, я бы и появление Терминатора нормально воспринял, — вздохнул Тимур. — А Динка эту твою исповедь не читала?

— Я же говорила, мы не подруги. Не настолько подруги. Просто так получилось, что… Ты лучше прочитай, пожалуйста. Так будет проще, чем объяснять вслух. Там не очень много, я скажу, что можно пропустить. Только не удивляйся. Пожалуйста.

— Постараюсь, — пообещал Тимур.

И честно постарался.

Не дневник. Без даты

Я не знаю, с чего начать, и это тот случай, когда начать с начала кажется не самой хорошей идеей. Даже мысленно не хочу возвращаться в ту точку, с которой всё началось. Но мне надо записать. Объяснить. Рассказать самой себе.

Вдруг я опять забуду?

Я до сих пор иногда просыпаюсь среди ночи и начинаю мысленно перечислять даты, события, имена людей. Представляю внешность знакомых, вспоминаю, чем завтракала три дня назад или что надевала накануне. Я так боюсь, что из моей головы снова исчезнет что-то важное! И ещё больше боюсь, что даже не замечу, если это случится. Просто забуду — и всё.

Стас говорит, что даже если я не замечу — заметит он. Я ему верю, он очень наблюдательный. Не представляю, что бы я без него делала. Умерла бы.

И это даже не фигура речи. Он меня спас. Буквально. После того, как я… Ну…

Даже не знаю, как сказать. До сих пор не знаю. Иногда думаю: «Какая же я дура была!», а иногда: «А что мне ещё оставалось делать?»

Как сейчас помню: лето, жара. Стою посреди улицы в домашнем халате, в домашних тапочках и с паспортом в руке. Вся в слезах. Люди оглядываются, пялятся, но молча. Хоть бы кто-нибудь помощь предложил. Хотя, если бы и предложил — приняла бы я?

Сама не знаю. Мне кажется, я мало что в тот момент соображала. Просто стояла и перебирала варианты: с крыши прыгнуть? С моста? Вены перерезать? Просто уйти в лес и там заблудиться?

В общем, такие вот примерно варианты. Не очень радостные.

Одно я знала точно: домой не вернусь. Никогда. Мать убьёт, и будет права — такие, как я, не должны жить. И детей заводить не должны. Пусть уж лучше Ксюха совсем меня не помнит. Пусть ненавидит. Пусть что угодно думает. Лучше уж совсем без матери, чем с такой, как я, которая может в любой момент…

Я не хотела!

Господи, нет, конечно я не хотела её топить. Просто я пыталась её выкупать, а она опять вырывалась и кричала, верещала на весь подъезд, и бесила этим невероятно. Соседи, наверное, думали, что я её режу. И я вдруг представила, что если она окажется под водой, то перестанет кричать. Может, даже немного испугается и наконец-то начнёт вести себя нормально. Хотя бы ненадолго.

И вдруг наступила тишина. Такая прекрасная тишина. Буквально на пару секунд. Мне рыдать хотелось от счастья.

А потом мать зашла. И увидела это всё. И так меня звезданула по затылку, аж искры из глаз посыпались. Зато мозги, кажется, на место встали, и я вдруг осознала, как это выглядит со стороны, и что я вообще делаю, и какая я идиотка. А если бы она захлебнулась? Если бы мать не зашла? Если бы я… на самом деле… Если бы…

На меня просто вдруг свалилось это осознание, как вагон кирпичей на голову, и я поняла, что натворила. Что меня нельзя подпускать к детям. К людям. Мне вообще нельзя жить.

Но ни на какую крышу я почему-то не полезла. Просто шла и шла, бесцельно. И пришла на вокзал.

Это сейчас там охрана и досмотр, а раньше попроще было. Я зашла — и никто на меня даже внимания не обратил. Прошла к поездам. Не знаю, зачем. Просто прошла. Может, хотела уехать далеко-далеко, туда, где меня никто не знает. Но от себя-то не уедешь, особенно без билета.

И я шла по платформе.

И мне поезд шёл навстречу.

И я подумала, что хороший же вариант. Не надо никуда лезть, не надо никаких лишних движений делать. Один шаг с платформы. И совсем не страшно. Один шаг.

А потом меня дёрнули назад и обматерили. Так дёрнули, что я на платформу грохнулась. Лежала, пялилась в небо и думала, что ладони ободрала, и локоть, наверное, тоже. И на заднице синяк. И тапки слетели. И мимо поезд идёт, гудит. И бежит кто-то.

Стас орал на меня, пока не охрип.

Я тогда не знала, что его зовут Стас. Даже лицо его разглядеть не могла, потому что ревела и ничего толком не видела. Думала, это охранник, или грузчик, или ещё кто-то такой, и сейчас меня будут бить. А он меня обнял, к себе прижал… материть, правда, не прекратил. И Анной Карениной обозвал.

Мне почему-то от этого так обидно стало. Из Карениной, конечно, так себе мать получилась, но она детей хотя бы не убивала. И тут, видимо, какие-то литературные ассоциации включились раньше, чем мозг, и я ляпнула в ответ:

— Я не Анна, я Фрида.

— Платок дать? — немедленно среагировал он.

И это было так тупо и так больно, как будто он меня ударил. Я аж сжалась вся и представила, что мне на том свете действительно будут до конца времён подавать… Что? Ванну с водой? Полотенце мокрое?

А он на самом деле достал из кармана платок и начал мне слёзы вытирать. Вытирал, а они текли, а он снова вытирал. Потом подхватил меня в охапку и понёс куда-то.

Вот так мы и познакомились.

Он приезжал бабушку с дедушкой проведать. Сошёл с поезда — а тут я.

Так он к ним в гости и явился: с полной сумкой сувениров и мной. Сказал, что больше