Коммод - Михаил Никитич Ишков

Ознакомительный фрагментхватил, – возразил император. – На все про все приказов не хватит. Есть и иные узы, например дружба, привязанность…

– Конечно, великий, – кивнул префект. – Но даже в подобных вещах никто не имеет права отказать принцепсу. Разве не так, Матерн? Вообрази, что произойдет с государством, если каждый решит, что он сам себе голова и исполнение его желаний – это безусловная обязанность других, но только не его самого. Согласись, солдат, что если в армии, в каждом подразделении должен быть один командир, то и в государстве должен существовать человек, которому передаются все полномочия. Я, например, знаю свои права по отношению к вверенным мне солдатам и не желаю переступать границу запретного для меня. Но уже у главнокомандующего эта черта отступает к горизонту – он, например, может казнить тебя за любую провинность, и никто не спросит у него отчета. Если продолжить сравнение, то права повелителя должны уходить за горизонт, то есть нам, простым подданным, не дано в полной мере оценить, чем вправе распорядиться цезарь и чем не вправе.

– Говори яснее, Переннис, – грубо прервал его Матерн.

– Охотно, – без всякой обиды отозвался префект. – Предположим, что цезарь страдает и ему непременно требуется унять душевную боль и тяготы организма. Опять же предположим, что твоя сестра понравилась ему, и он решит оставить ее на сегодняшнюю ночь в своем дворце. Как ты отнесешься к такому обыденному и понятному в мужчине желанию? Решишь ли ты, что какой-то чужак покушается на твое семейное право распоряжаться судьбой сестры, или согласишься, что воля принцепса в этом вопросе священна?

Кокцею бросило в краску. Она вскочила с ложа и выбежала из триклиния. Глаза у Матерна расширились, он даже привстал с ложа. Неожиданно в его взгляде мелькнула злоба.

– Не ершись, Матерн, – осадил его префект. – Что при стало девице, не пристало солдату. Не дерзи и веди себя достойно. Перед тобой твой командир и тот, кто отвечает за судьбу государства. Я же сказал – предположим.

Удивленный Коммод, тоже привставший с ложа, невнятно повторил:

– Ага, предположим…

– Честь сестры для меня дороже жизни! – воскликнул юноша. – Если кто-то осмелится посягнуть на нее, я…

– Не смей договаривать! – выкрикнул префект. – Иначе погубишь и себя, и сестру. Это только предположение, Матерн, и рядом с тобой друзья, желающие до тонкостей разобрать интересный философский вопрос: до какой черты простираются права властителя и что должно удерживать его от произвола?

– Вот именно, – согласился принцепс, – от самого дикого восточного произвола.

Он неожиданно рассмеялся и глянул на Матерна.

– Ты что, всерьез бы отважился поднять на меня руку? – спросил он.

Охотник не ответил. Он отпрянул и изумленно посматривал то на префекта, то на цезаря. Заметив, что оба ведут себя смирно, никто не бросился вслед за сестрой, ни начал выкрикивать гнусных распоряжений: тащи ее в опочивальню, швыряй на кровать! – перевел дух и ответил:

– А то.

Оба – и цезарь, и префект, – рассмеялись. Улыбнулся, точнее жалко оскалился Матерн, прилег на ложе.

– Но это же глупость! – воскликнул Переннис. – Непростительная для такого разумного и храброго солдата, как ты, дерзость. Разве оказать услугу величайшему из величайших цезарей – это преступление или посягательство на установления отцов?

– А разве нет? – спросил Матерн. – Я слышал, что прежний царь Тарквиний Гордый, нагло овладевший Лукрецией, был изгнан из Рима.

– В том-то и дело, что овладевший! – воскликнул Коммод. – А у меня и в мыслях ничего подобного не было.

– Конечно, не было, – подтвердил Переннис. – Мы выясняем философский вопрос о границах власти.

– Эта философия мне очень не по нраву, – огрызнулся Матерн.

– По нраву она тебе или нет, это не твоего ума дело, – заявил Переннис. – Вопрос-то существует, и его надо решить. Заметь, – префект погрозил охотнику указательным пальцем, – во власти величайшего из величайших просто приказать, и верные люди умыкнули бы твою сестру. Но это был бы настоящий произвол. В нашем же случае с тобой советуются, интересуются твоим мнением, пытаются убедить, стоит ли ради ложно понимаемой чести рисковать карьерой, тем более что твоей сестре вдруг улыбнулась несказанная удача. Я знаю тебя, Матерн, – неожиданно улыбнулся Переннис. Он немного помедлил, потом уже совсем доверительно продолжил: – Я давно приглядываюсь к тебе. Ты хороший солдат, храбрый солдат, но тебе не хватает дисциплины. Если бы не твоя дерзость, ты давно ходил бы в декурионах. Я верно говорю? – обратился префект к Коммоду.

Тот машинально кивнул, а Переннис продолжил:

– Твоя судьба связана с армией, ты рожден для нее. Твой гений ведет тебя и помогает в бою. Ты ловок в обращении с конем и оружием. Что важнее всего, ты не теряешь голову в самой опасной обстановке. Скажи, разве ты сам не задумывался, почему подлюка Теренций – декурион, а ты нет?

– Этот старый мешок дерьма совсем достал меня! – неожиданно выкрикнул Матерн. Напоминание о командире турмы вновь озлобило его. – Он хапает и хапает! В преддверии похода за каждую увольнительную дерет втридорога.

– Вот именно, – подтвердил Переннис. – Не пора ли тебе занять его место, и, если ты поймешь, на чем держится служба, если не упустишь свой шанс, можешь далеко пойти. Можешь стать префектом, трибуном, а там, глядишь, и до командира легиона дослужишься. И в такой момент ты сам рубишь сук, на который вознесла тебя Фортуна. Задумайся, Матерн, твоя судьба в твоих руках. Впрочем, судьба сестры тоже…

– Точно, – вмешался в разговор Коммод, вполне освоившийся в тактике префекта и подхвативший его философские рассуждения. – Мне нужны верные люди. Виктор, мне и в голову не приходило нанести ущерб чести твоей сестре, однако, глубоко обдумав все сказанное, я вынужден сегодня же взять ее. В противном случае, если я отступлю, моя честь потерпит жестокий урон, а моя честь – это достоинство всего Рима. Я понимаю твои чувства, но так распорядились великие боги.

– Не надо примешивать сюда богов, – грубовато возразил Матерн. – Где приметы, где знаки их воли? Да, я хочу стать декурионом, я умею воевать, но я не вправе переступить завет отца, поручившего мне заботиться о Кокцеи, обеспечить ее будущее.

– Когда ты станешь легатом и будешь введен в сенат, будущее Кокцеи устроится само собой. Тогда тебе не придется беспокоиться за нее, – ответил Переннис.

В следующий момент император неожиданно сел на ложе, хлопнул себя по коленям.

– Что касается воли богов, ты прав, Матерн! Нам следует обратиться к Фортуне Первородной. Бросим кости! – предложил Коммод. – Из трех раз. Только кости будут мои, – торопливо заявил он и, как бы застигнутый врасплох, тут же принялся оправдываться: – Они не фальшивые, самые что ни на есть правильные.

Охотник

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---