Дюма - Максим Чертанов

В Брюсселе Дюма жил с сыном и лакеем Алексисом в отеле «Европа». Но сын 9 января 1852 года уехал обратно: в театре «Водевиль» начинались репетиции «Дамы с камелиями». Четыре года назад, когда он написал роман, отец сказал, что текст несценичен; книга вышла в Бельгии и осталась незамеченной. На премьере 2 февраля все обливались слезами, сын телеграфировал отцу: «Успех громадный, как у твоих первых произведений!» и получил ответ: «Мое лучшее произведение — ты!» Графиня Даш: «Он [Дюма-сын] стал зрелым за одни сутки, в свете рампы, под гром аплодисментов… Он недоверчив. Он весьма невысокого мнения о роде человеческом… Его профессия — разочарование, горький плод опыта… это человек рассудительный и рассуждающий; подсчитывающий свои ресурсы, ничего не делающий с налету, изучающий людей и вещи, остерегающийся всяких неожиданностей и увлечений… Он человек чести. Он выполняет свои обещания… Он серьезен, положителен; он экономит, помещает деньги в банк, интересуется биржевыми курсами и подготовляет свое будущее. Его мечта — жить в деревне. Он уже теперь помышляет об отдыхе и покое…» Гонкуры: «Остроумие у него грубое, но неиссякаемое. Своими ответами он рубит направо и налево, не заботясь о вежливости; его апломб граничит с наглостью… и ко всему примешивается жестокая горечь…»

Отцу новой знаменитости не было покоя: 5 января обстановка квартиры, которую не удалось записать на Мари, продана в возмещение задержанной квартплаты. Банкротство театра и личное банкротство зарегистрированы порознь, общий пассив — 107 тысяч 215 франков. Актив — получаемые гонорары, они пойдут в уплату долгов. 20 января Дюма представил через своего поверенного Шерами список из 53 кредиторов, включая жену и Белль Крельсамер. Хиршлер продал «Монте-Кристо», который демонтировали по частям; выручка — 32 тысячи, вдесятеро меньше, чем потрачено. (Дом был восстановлен благодаря покровительству короля Марокко Хасана II и с 1992 года стал музеем.)

14 января Луи Наполеон опубликовал конституцию и дальше правил одними декретами. Взялся за печать, восстановив предварительную цензуру, увеличив залог и гербовые сборы; в результате к 1854 году в Париже осталось лишь 13 газет, которым разрешалось писать о политике. Дюма в мемуарах: «Республика была убита в зародыше той самой рукой, которой была обязана своим существованием. Вряд ли нужно пояснять, что то была рука Наполеона: у них семейная традиция душить свободу, едва они становятся первыми консулами или президентами». Разумеется, в печать эти слова не пошли. «Мои мемуары» печатались в «Прессе» до 10 ноября 1853 года, затем еще фрагменты — до середины 1855-го, всего 264 главы, в издании Кадо — 22 тома. Жизнь автора описана лишь до 30 лет — а сколько еще осталось! Успех большой, но и ругали больше, чем какую-либо из его книг: «напыщенные выдумки», «самовлюбленные героические фантазии». Английский критик Лэнг: «Мемуары Александра так же похожи на добросовестную биографию, как „Двадцать лет спустя“ на историю Англии». И тем не менее, как мы уже отмечали, ни один факт до сих пор не опровергнут. Собственно «героического» там с натяжкой два эпизода 1830 года: поездка за порохом в Суассон и перестрелка у моста. Раздражал, думается, больше его тон: он то и дело приводит диалоги со своим участием страниц на пять и за бесконечными «а я ему сказал» следуют слишком эффектные фразы.

В «Мемуарах» не больше половины о себе, остальное — о людях и событиях, очень добросовестно. Английский исследователь Гарнетт, сын переводчика Дюма: «Он, когда хотел, мог быть почти беспощадно точным… Максим дю Кан прочел бесчисленное количество книг о бегстве Людовика XVI, но единственный, кто описал это полно и ясно, был Дюма… Мой отец, изучая его рукописи, обнаружил, что описание сражения, приводимое им, было абсолютно верным, тогда как в общественном мнении господствовало противоположное… То же относится к его мемуарам. Портреты его отца, Наполеона, Гюго, Делакруа, каждого современника написаны вдохновенно и подробно…» Это можно отнести и к недостаткам: слишком много отступлений, биография Байрона и Екатерины I, стихи Гюго, краткий курс истории России. Он рассуждал, почему Александр I решил умереть в Таганроге, и описывал город, словно был там: «…улицы широкие, но не мощеные, и почва настолько глинистая, что после небольшого дождя все ходят в грязи по колено… Когда жаркое солнце осушает это влажное болото, коровы и лошади подымают такие облака пыли, что при дневном свете издалека не отличишь человека от животного…» Какое это имеет отношение к биографии Дюма? Просто ему хотелось об этом рассказать, и не только потому, что чем больше напишешь, тем больше заплатят, а потому, что ему казалось важным, чтобы французы знали это…

29 февраля и 14 марта прошли выборы. Бояться президенту было нечего — по его конституции палата декоративна — но все равно подчистили: вместо партийных списков — одномандатники, большинство из которых назывались «официальными», то есть одобренными президентом, кандидатами; префектов обязали указывать на них прямо на участках. Мало этого: применили прямую скупку голосов, физическое запугивание и «карусели». Участвовало 6 миллионов 222 тысячи 983 избирателя из 9 миллионов 836 тысяч 43 зарегистрированных, официальные кандидаты получили 5 миллионов 200 тысяч голосов, остальные — 800 тысяч. Состав палаты: бонапартисты — 258 мест, республиканцы — 3… Если и были надежды, то рухнули. Беглецы начали обживаться в Бельгии. Дюма, чьи денежные дела были далеки от урегулирования, тоже.

Он снял два дома на бульваре Ватерлоо, 73, заказал пробить дверь в разделявшей их стене, получился большой особняк. Обставил роскошно, все в кредит, на имя сына, чтобы не отняли. Мари приехала вести хозяйство. Наняли кухарку, слугу-бельгийца Жозефа — Алексис вечно пропадал где-то («Алексис, мальчик мой, я только что нанял слугу для нас с тобой. Только не бери его с собой, когда уходишь из дома».) Приезжала Изабель. Сыну: «Дал ли ты и можешь ли дать сто франков Изабель?.. Навести ее в утро отъезда, помоги — она неопытна в путешествиях…»; «Изабель благодарит тебя миллион раз… Она мне необходима — иногда…» Мари сопротивлялась, отец боялся сказать о приезде любовницы, подсовывал под дверь записки: «Моя любимая детка, я так боюсь огорчить тебя, что решил письменно сообщить тебе: несмотря на все мои старания помешать приезду Изабель, она все же завтра приезжает!.. Я так люблю тебя, мое дорогое дитя, что в выражении твоего лица черпаю все: и радость и печаль. Так наберись же мужества и не огорчай меня в течение тех трех-четырех дней, что она пробудет здесь. Только как мы устроимся с завтраками и обедами? Если тебя не будет со мной за столом, как обычно, это меня опечалит… Поступай, как хочешь… Я люблю тебя больше и сильнее, чем самого себя, но и это далеко не выражает того, что мне хотелось бы сказать».