Российский флот в Средиземноморье - Евгений Тарле

Этот рескрипт был послан Сенявину из Тильзита 16 июня, но получил он его с запозданием, уже после того, как разбил турок у Афонской горы. С этим документом он ознакомился почти тогда же, когда получил уже и формальное известие о заключении мирного договора между двумя императорами.

Итак, Сенявину оставалось лишь заключить формально перемирие с турками и уходить из Архипелага, предоставив пришедшим англичанам продолжать войну. Но оказалось, что все это сложнее и труднее. На эскадре Сенявина находился давно уже прибывший полковник Поццо-ди-Борго, на которого была еще задолго до Тильзита возложена миссия заключения мира с Турцией, но диван тянул дело и не отвечал ему. Поэтому Сенявин и подавно ничего тут поделать не мог, о чем он и уведомил царя. Покидая Тенедос, адмирал решил предварительно разрушить все его укрепления именно потому, что формально перемирия не было. С 12 июля по 24 июля тысяча человек были заняты этим делом.

25 июля 1807 г. Сенявин получил царское повеление сдать провинцию и город Боко-ди-Каттаро французам. Эвакуация русских сил, как сухопутных, так и морских, из Боко-ди-Каттаро была закончена к 14 августа. Они направились в Венецию, а затем часть их — в Триест. Только Тильзитский мир дал Наполеону эту территорию, которую Сенявин удерживал в своих руках больше года и которую французы после нанесенного им осенью 1806 г. поражения уже и не пытались отнять у русских силой.

Черногория осталась свободной, и французское правительство, признав черногорцев "российскими подданными", обязалось не препятствовать полной свободе торговых сношений черногорцев с Боко-ди-Каттаро.

Жители Ионических островов, и в частности острова Корфу, с большой тревогой отнеслись к внезапной передаче их Наполеону. Русских провожали, по единодушным отзывам, с большим горем. Французы быстро свели к нулю дарованное еще Ф. Ф. Ушаковым самоуправление, которое даже в таких совсем "умеренных" дозах было несовместимо с режимом первой империи, а кроме того, морская торговля становилась почти немыслимой из-за английских нападений на новых невольных подданных Наполеона. Вот документ, рисующий последние дни пребывания русских на Корфу:

"Лиссабон. 1807 г., ноября 6-го. Мог ли ты представить, откуда получишь мое письмо? Мы в столице Португалии, а не в России, куда все наше желание стремилось… Буря заставала сюда укрыться, и мы здесь простоим довольно долго. Ты знал, что мы еще были в Корфе, занятой уже французами, с которыми жили не поприятельски: почти 3 года у нас была война с ними, — трудно скоро себя переломить. Несчастная кампания в Пруссии возвысила французов, но храбрость наших войск заставила их нас уважать. Несносное хвастовство французских офицеров, не бывших в Пруссии и оставшихся в Италии, который составляют теперь здешний гарнизон, до того довело, что были беспрерывные дуэли, и съехать на берег почти всегда влекло к какой-нибудь неприятной истории. То желание было общее — скорее оставить Корфу. Шесть пехотных полков, находившихся в Далмации и на Ионических островах, на купеческих судах перевезены в Венецию. Наш Архипелагский отряд отправился в Россию, и всем кораблям Балтийского флота также велено итти в Россию. 19 сентября оставили навсегда Корфу и с большим сожалением"⁷.

Через сорок без малого лет после пребывания Сенявина на Ионических островах местное население поминало его с самой теплой благодарностью. Вот что рассказывает в своих "Воспоминаниях русского моряка" Сущов, посетивший остров Занте в 1841 г.: "О ком говорили с заметным оживлением и всех расспрашивали приезжавшие Толпы? Кого благословляют здешние народы, рассказывая детям о его временах, о их благоденствии… под управлением адмирала Сенявина. Здесь все знают, помнят и глубоко уважают Дмитрия Николаевича. Любопытный разговор наших гостей был о нем; они не говорили о его воинской славе или морской известности, нет, они рассказывали о нем самом, как о человеке без блеска и титула. Говорили, как он был строг и вместе с тем входил в малейшие нужды жителей, всякого сам утешал, каждому помогал, и его любили больше, нежели боялись. В какой дисциплине держал он своих и чужих, — но любил, чтобы все, его окружающие, были им довольны и всегда веселы, сам изобретал удовольствия, давал пиры, и все уважали его не на словах, а действительно, как отца-командира". И, конечно, у населения навсегда осталось в памяти, с каким неподдельным горем, с какой растерянностью принято было известие (абсолютно неожиданное) о Тильзитском договоре, отдавшем Ионические острова в руки Наполеона. Сам русский адмирал должен был успокаивать ("усмирять") взволнованных его отъездом жителей: "Как это неожиданное известие всех поразило! Не хотели атому верить, но адмирал Сенявин усмирил их, и весь народ со слезами провожал его. И теперь, три этом рассказе, у некоторых навертывались слезы. Зантионцы желали знать все подробности об адмирале: когда он умер? Где похоронен? Какой сделан памятник? Остались ли у него дети? Необыкновенно отрадно было нам слышать искреннее участие и уважение иностранцев к человеку, уже давно успокоившемуся от неправильного волнения света, но славою которого всегда будет украшаться наш флот, а имя Сенявина долго будет заставлять биться от восторга сердца русских моряков"⁸.

Центральный военно-исторический архив сохранил очень любопытный документ, хорошо показывающий, какую память о себе оставил в греческом народе славный русский адмирал. В разгаре героического освободительного движения против турок в мае 1821 г. в Петербург прибыл греческий гетерист Булгари. Будучи в Петербурге, он получил письмо "за подписанием многих греков, в коем просили они адмирала Сенявина для командования их флотом". Булгари отвез это письмо графу Милорадовичу⁹. Милорадович никакого дальнейшего хода коллективной просьбе греческих повстанцев тогда не дал, конечно, и дать не мог. Интересно отметить, что и албанцы, которые в год прибытия Ушакова на Ионические острова относились к русским враждебно, теперь, при расставании с эскадрой Сенявина, обнаружили очень дружелюбные чувства. "Не могу умолчать, чтоб не упомянуть о благородном поступке храбрых суллиотов и албанцев, бывших на нашей службе. По занятии французами Корфу они не хотели иначе согласиться на лестные предложения Бертье вступить на службу Наполеона, как по узнании, что они более нам не нужны, и на условии, чтобы не быть никогда употребленным" противу русских", — вспоминает очевидец Павел Свиньин¹⁰.