Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Вдобавок существовало еще и теоретическое обоснование данных мер. Следование тактике Отечественной войны 1812 года, превратно преподаваемой «верхами» и совершенно неправильно применяемой «низами», и озлобленность поражениями понудили русское военно-политическое руководство к насильственным мерам в отношении населения приграничной с фронтом полосы. Причем, надо сказать, весьма широкой полосы. То есть если озлобленность от поражений присуща войскам и властям любой страны без исключения (в той же Германии «шпионами» и «предателями» были «назначены» бельгийцы и французы оккупированных территорий), то в России подводилась еще и теоретическая база. Как будто бы не прошло сто лет и вновь вернулись наполеоновские времена. Даже генерал-квартирмейстер Ставки ген. Ю. Н. Данилов, который, правда, обвиняет в свершившемся исключительно начальника Штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Янушкевича, всячески выгораживая самого великого князя Николая Николаевича, был вынужден констатировать: «Ясно, что легче было подвести под подозрение все инородческое население. Евреев, немцев, поляков или другие народности, чем выдвигать против того или другого отдельного лица какое-либо конкретное обвинение, которое еще нужно было доказать. На почве этой обстановки, создаваемой, к сожалению, каждой войной, возникало много печальных случаев и недоразумений».^[419] «Много недоразумений» — это десятки и сотни тысяч насильственно выселяемых на восток людей.

Действующая армия есть чрезвычайно сложный организм, где зачастую взаимодействие ближнего тыла и фронта становится условным. В ходе наступательных операций кампании 1914 года войска справлялись сами с возникавшими проблемами. Но в 1915 году нехватка солдат на фронте привела к тому, что тыловые оборонительные рубежи, опираясь на которые, русское командование рассчитывало сдержать неприятельское наступление, стали строить мирные жители.

Под руководством военных инженеров оборонительные укрепления в тылах отступавших русских армий возводились усилиями местного населения и беженцев. Причем — всех полов. Внутриполитические мероприятия русской Ставки, объявившей насильственную эвакуацию мирного населения на восток Российской империи необходимым средством ведения войны, дали в руки военных властей десятки тысяч рабочих рук. Насильственно уводившиеся вслед за армией люди (дома сжигались, а имущество, которое нельзя было взять с собой, уничтожалось) точно так же насильственно отправлялись на строительство оборонительных рубежей, львиная доля которых так и не понадобилась отступавшим войскам. Труд этих людей являлся почти бесплатным, так как большая часть денег, что должна была выплачиваться за труд, присваивалась интендантскими чиновниками, а отказаться от работ было практически невозможно.

Распоряжением Верховного главнокомандующего на восток уводилось все мужское население в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет, из которых годные к работам люди должны были отправляться в распоряжение генералов Величко, Артамонова, Лебедева, занимавшихся фортификационными и дорожными инженерными работами. Современник так пишет о беженцах и населении прифронтовой полосы летом 1915 года: «Гонят всех, кого захватят на улицах, без различия пола и национальности — от пятнадцати до пятидесяти пяти лет, — в окопы. А чтобы не убежали, так ночью гонят в арестный, где спят и дети, и женщины, и мужчины вповалку. Утром выстраивают в ряд и гонят рыть траншеи».^[420] Характерное сопоставление — выгоняемые на работы беженцы содержались в зданиях пенитенциарной системы. Чего и следовало, впрочем, ожидать.

Разумеется, вслед за отправляемыми на восток мужчинами, как правило, следовали и семьи. Иными словами, семья отправлялась в глубь империи в качестве беженцев, а пригодные к работе мужики (отцы, мужья, старшие сыновья) — на работы в прифронтовой зоне. Таким образом, Ставка Верховного главнокомандования весьма умело нашла рабочие руки для тыловых военных работ — угоняемые на восток люди шли собственным ходом, впереди войск. Ряд же актов Ставки позволял инженерным и интендантским службам Действующей армии без церемоний, в обязательном порядке набирать людей для собственных нужд. Кроме того, быстро проедавшие захваченные с собой в дорогу продовольственные запасы беженцы нуждались в хлебе и молоке. И, следовательно, эти люди даже и по объективным обстоятельствам не могли не идти на фронтовые работы.

Часто на работах использовались и женщины, о чем дают представления фотографии того времени. Одна из причин выхода на работы — необходимость кормить свои семьи, так как хозяйство осталось уже где-то далеко на западе, да и то чаще всего сожженное отступавшими русскими войсками. Много ли было шансов, что эти люди, разбросанные в огромном пространстве Российской империи, сумеют когда-либо увидеться вновь? Где же здесь оправдание для Верховного главнокомандующего, чьим приказом и творился данный произвол? Где здесь (а это ведь только один пример) увидел оправдание своему шефу генерал Данилов?

Действительно, помимо мужчин-беженцев, в 1915 году на окопные работы стали бросать массу женщин. А. Б. Асташов пишет, что это были нанятые на работы беженки, оставшиеся без мужей и по разным причинам осевшие в пределах театра военных действий, а также женщины, присылаемые по нарядам местного и военного начальства. Среди этих последних были, как правило, «незамужние, вдовые, а также бездетные женщины и, как правило, молодые». Также — женщины развратного поведения.

Львиная доля этих женщин, естественно, вступала в сексуальную связь с солдатами и офицерами, следствием чего стало громадное распространение в Действующей армии венерических заболеваний. Совещание губернаторов и предводителей дворянства при поддержке командования в Ставке в мае 1916 года постановило отказаться от женщин при производстве окопных работ. Для замены сначала пытались использовать военнопленных славян, а затем — мужчин из Средней Азии: «Отказ этот повел к серьезным последствиям как в деле организации оборонительных работ, так и во всей социально-политической обстановке в стране… нерешенность семейно-сексуальных проблем ударила по обороноспособности страны…»^[421]

Надо отметить, что местные начальники зачастую все-таки не разлучали семей. Не в силу гуманности, а просто сознавая, во что могут вылиться подобные мероприятия, проводимые в массовом масштабе. Никто не желал восстания в тылу армии, а потому общая масса беженцев плелась по дорогам, подгоняемая отходившими военнослужащими. Так, приказ главкоюза ген. Н. И. Иванова по этому поводу гласил: «Во избежание вербовки мужского населения Галиции в возрасте от 18 до 50 лет в ряды австро-венгерской армии в местностях, оставляемых русскими войсками, всех мужчин этого возраста высылать в Россию, в Волынскую губернию».

Разрешалось брать с собой семьи, имущество, инвентарь, скот и лошадей. Все то, что взять было невозможно, зачастую уничтожалось. Поэт-улан Н. С. Гумилев в своих «Записках» описывает подобную практику следующим образом: «На рассвете следующего дня, когда можно было ждать атаки и когда весь полк ушел, оставив один наш взвод прикрывать общий отход, немцы не тронулись с места, может быть, ожидая нашего нападения, и мы перед самым их носом беспрепятственно подожгли деревню, домов в восемьдесят, по крайней мере. А потом весело отступали, поджигая деревни, стога сена и мосты, изредка перестреливаясь с наседавшими на нас врагами и гоня перед собою отбившийся от гуртов скот. В благословенной кавалерийской службе даже отступление может быть веселым».