Наталья Гончарова - Вадим Старк

В двух комнатах квартиры на Мойке, разделенных детской, решалась судьба семейства Пушкиных. Жуковский покидает Царское Село в то время, когда он должен был присутствовать всё на том же полковом празднике. Он по предварительным спискам в «пять минут пятого часа пополудни» был поименован в записи камер-фурьерского журнала в числе присутствовавших девяноста персон за обеденным столом в Овальном зале Александровского дворца. Но в это время Жуковский уже был у Пушкина. Пребывавший на тот момент в Царском Селе, а ранее долгое время отсутствовавший в Петербурге, Жуковский не попал в число тех, кому были разосланы анонимные письма, и не был вполне посвящен в сложившуюся ситуацию. Он должен был на ходу включиться в нее, став в результате на какое-то время одним из ее главных действующих лиц. Наталья Николаевна сделала правильный выбор: лишь Жуковский мог всё остановить. Сам Пушкин к нему в данном случае не обратился бы.

И вот уже Жуковский записывает в своих конспективных заметках этих тревожных дней: «Гончаров у меня. Поездка в Петербург. К Пушкину. Явление Геккерна. Мое возвращение к Пушкину. Остаток дня у Въельгорского и Вяземского. Вечером письмо Загряжской». Недолгое общение с Пушкиным было прервано приездом Геккерена по истечении обусловленной отсрочки в 24 часа. Жуковский, живший совсем недалеко от Пушкина при Зимнем дворце в так называемом шепелевском доме, отправился к себе, вернувшись затем к нему после отъезда Геккерена. Неизвестно, имел ли Жуковский какие-то разговоры с Пушкиным, но очевидно, что по договоренности с ним он пишет письмо Е. И. Загряжской и договаривается встретиться с ней утром. Та жила в одном доме с Жуковским, и с той поры до завершения ситуации они постоянно общались. По долгу тетки, самой близкой в Петербурге старшей родственницы сестер Гончаровых, она во всех смыслах отвечала за них. Несомненно, что посещение Виельгорского и Вяземского позволило Жуковскому в какой-то мере восполнить картину произошедшего.

Геккерен снова появляется у Пушкина на Мойке, поскольку истек обусловленный срок. Он вновь ведет переговоры от имени Дантеса, сославшись на то, что тот отправился к двенадцати часам на внеочередное дежурство. На этот раз Геккерен добился отсрочки дуэли на две недели. К этому дню следует отнести записку Дантеса Геккерену, ставшую известной сравнительно недавно:

«Мой драгоценный друг, благодарю за две присланные тобою записки. Они меня немного успокоили, я в этом нуждался и пишу эти несколько слов, чтобы повторить, что всецело на тебя полагаюсь, какое бы решение ты ни принял, так как заранее убежден, что в этом деле ты станешь действовать успешней, чем я.

Бог мой, я не сетую на женщину и счастлив, зная, что она спокойна, но эта страшная неосторожность либо безумие, которого я к тому же не понимаю, равно как и того, какова была ее цель. Пришли записку завтра утром, чтоб знать, не случилось ли чего нового за ночь, кроме того, ты не пишешь, виделся ли ты с сестрой у тетки и откуда тебе известно, что она призналась насчет писем.

Доброго вечера, сердечно обнимаю,

Ж. де Геккерен.

Во всем этом Екатерина — доброе создание, она ведет себя восхитительно».

В дальнейшем Геккерен представлял дело так, что как будто бы Дантес вообще узнал о вызове только через 24 часа по возвращении с дежурства. Дантес действительно был на дежурстве, и письмо Пушкина распечатал Геккерен, хотя оно было адресовано не ему, но известил Дантеса о вызове запиской, потом послал еще одну. Об этом свидетельствует письмо Дантеса. Судя по его началу, оно пишется в ответ на сообщения Геккерена о результате переговоров с Пушкиным, которые «успокоили» Дантеса. По пожеланию доброго вечера ясно, что пишется оно уже в конце дня.

Это письмо косвенно подтверждает то, что нам и без того известно: Наталья Николаевна показала письма и записочки Дантеса мужу, то есть свершила шаг, которого Дантес понять не может. Очевидной оказывается и роль Екатерины, которая сообщает Геккеренам обо всем происходящем в доме на Мойке.

В один из своих визитов к Пушкину Геккерен каким-то образом умудрился переговорить с Натальей Николаевной. Возможно, она сама начала разговор, обеспокоенная ситуацией, а он, воспользовавшись этим, не только сообщил ей о вызове на дуэль, но и стал уговаривать ее написать Дантесу, прося не драться с мужем. По этому поводу Вяземский вспоминал: «Геккерны, старый и молодой, возымели дерзкое и подлое намерение попросить г-жу Пушкину написать молодому человеку письмо, в котором она умоляла бы его не драться с мужем. Разумеется, она отвергла с негодованием это низкое предложение». Подобное письмо, напиши его Наталья Николаевна, никак не изменило бы ситуацию, но окончательно бы скомпрометировало ее.

Первым делом Пушкин, давший отсрочку, использовал ее для приведения в порядок своих дел на случай самого худшего исхода дуэли. В первую очередь ему хотелось освободиться от самого значительного из своих денежных обязательств — казенного, составлявшего 45 тысяч рублей, чтобы жена и дети не были обременены им. 6 ноября Пушкин пишет письмо своему кузену, министру финансов Е. Ф. Канкрину, о намерении уплатить долг «сполна и немедленно», предложив в покрытие кистеневское имение, выделенное ему отцом в 1830 году ввиду предстоящей свадьбы. По воле Сергея Львовича сын не имел права продавать Кистенево при его жизни; но Пушкин ссылается на то, «что казна имеет право взыскивать, что ей следует, несмотря ни на какие частные распоряжения, если только оные высочайше не утверждены». Пушкин также обращается к Канкрину с настоятельной просьбой: «Так как это дело весьма малозначуще и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительно прошу ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет такой уплаты (хотя оная мне вовсе не тягостна), а может быть и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием, напрасной хвастливостью и даже неблагодарностью».

Если бы Пушкин не написал последних слов об отказе от «царской милости», то не исключено, что он получил бы желаемое в той или иной форме, но эта приписка исключала положительное решение. В отличие от прежних своих прошений, касавшихся его материального состояния, которые намекали на возможность милостивого пожалования со стороны царя, хотя и не были в желаемой мере услышаны, это письмо такой возможности для правительства не давало. Ответ, который последовал со стороны графа Канкрина, содержал то, что Пушкин, скорее всего, и ожидал. Министр в официальном письме от 21 ноября сообщал, что считает «приобретения в казну помещичьих имений вообще неудобными и что во всяком подобном случае нужно испрашивать высочайшего повеления».

Пушкину оставалось лишь выразить свое сожаление, «что способ, который осмелился я предложить, оказался неудобным». Известен лишь черновик этого ответа, в котором после слова «предложить» были вписаны и затем вычеркнуты слова: «в глазах в.<ашего> с.<иятельства>». В следующей фразе, также подвергшейся правке, Пушкин, подбирая слова (начав с «прошу», исправляет на «почитаю за долг»), оставляет в результате следующую формулировку: «Во всяком случае почитаю долгом во всем окончательно положиться на благоусмотрение в.<ашего> с.<иятельства>». То, как тщательно он подбирал слова, свидетельствует о том значении, какое он придавал своему ответу. Скорее всего, прошение Пушкина было представлено царю, и ответ от имени министра исходил на самом деле от монарха. Сам Канкрин наверняка ответил бы Пушкину значительно быстрее, ему бы не понадобилось на это две недели. В ответе Канкрина содержался намек на возможное решение путем обращения к монарху. Пушкин, как бы не увидев его, настаивает на окончательности решения, тем самым отвергая возможность возвращения к рассмотрению вопроса, то есть проявления царской милости. Особенная щепетильность Пушкина в данном случае объяснима и тем, что в пасквиле, ставшем поводом к дуэли, содержался намек на царя как поклонника Натальи Николаевны.