Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин

Скандинавская традиция сохранила предания о родственных связях погребенных в больших курганах. Старая Упсала была столицей династии Инглингов, конунгов Свеаланда, предком которой, через Ингви-Фрейра, считался сам Один. К этой династии Снорри Стурлусон (Сага об Инглингах, гл. XLVIII) возводил и династию норвежских конунгов, погребенных в больших курганах с кораблями и в Борре (ср. Роэсдаль 2001. С. 62). Конечно, полулегендарные генеалогии, возводящие род правителей прямо к божественным первопредкам — это мифологический мотив, предыстория, а не история. Тем не менее и датская легенда о Скьольдунгах, погребенных в Лейре и возводящих свой род к Одину, и англо-саксонское предание, записанное Бедой (Bede), о королях — потомках Хенгиста и Хорсы, считавших своим предком то же божество, позволяют представить себе тот относительно единый этнокультурный контекст, в котором развивалась и традиция больших курганов, моделирующих Вальхаллу — загробный чертог Одина.

Показательно, что эти генеалогические легенды связаны с другим широко распространенным мифо-эпическим мотивом — переселенческими сказаниями, легендами о прибытии правителей из-за моря (Скьольдунг) и прямо с легендами об их призвании, как в англо-саксонской, так и в древнерусской традициях. Помимо сугубо «типологического» сходства, русскую и англосаксонскую легенды объединяет и единая «формульность» (ср.: «земля наша велика и обильна» — в легенде о призвании варяжских князей // Terra latta et spatiosa — в легенде о призвании Хенгиста и Хорсы и т. д.; см. Тиандер 1915 и главу IV).

Согласно легенде о призвании варяжских князей, три брата-правителя садятся в древнерусских городах. Русская раннесредневековая история во многом сводится к распределению городов и их волостей между братьями, принадлежащими единому княжескому роду, осуществляющими «родовой сюзеренитет» над Русской землей. И хотя, по летописи, вплоть до эпохи Святослава на Руси правил один князь, договоры руси с греками Олега 911 и Игоря 944 г. упоминают нескольких князей («вся княжья») и их доверителей «от рода русского». Большие же курганы насыпались как раз в эпоху Игоря и Святослава. Правда, в Чернигове, на Левобережье при Святославе сидел не князь, а воевода Претич, которому даже приписывают Черную могилу (Лебедев 1985. С. 243). Но князь и воевода в древнейший период русской истории — ближайшие родственники: не случайно Олег при малолетнем Игоре, судя по договору с греками, имел титул князя; не случайно он назвал Аскольда и Дира узурпаторами, поскольку те сами не были князьями и не принадлежали княжескому роду.

Вероятно, поэтому в главных центрах Руси, в Верхнем и Среднем Поднепровье, сидели ближайшие родственники князя — как в Новгороде, а затем и Овруче сидели его сыновья. Очевидно, всему княжескому роду и принадлежали большие древнерусские курганы X в. Кроме того, имена Рюрик (Хрёрек), Олег (Хельги), Игорь (Ингвар) относятся к княжеским и в скандинавской, и в древнерусской традициях (Литвина, Успенский 2006). Это позволяет предполагать не просто «этнокультурные», но и ранние генеалогические связи княжеских родов, практиковавших погребение под большими курганами.

Характерно, что большие курганы сохранились лишь в Верхнем и Среднем Поднепровье, их нет в Поволховье, в том числе возле Новгорода — первой «столицы» Руси. Небольшой скандинавский некрополь IX–X вв. исследован возле Ладоги и приписывается иногда дружине самого Рюрика (Кирпичников 1985), но этот некрополь состоит из небольших насыпей. Доминирующими в историческом ландшафте Поволховья остаются сопки, и это знаменательно. Исследователи этих памятников давно предполагали, что почестей быть погребенным под сопкой удостаивались отнюдь не все члены племени словен, а лишь представители родоплеменной знати. Это была та знать, которая продиктовала «ряд» о призвании варяжских князей. В одной из волховских сопок под Ладогой в погребении второй половины Х в. найдена трапециевидная привеска с княжеским знаком (Петренко 1994. С. 82, 88) — такие привески известны в городах и на погостах (Ладога, Псков, Полоцк, Чернигов, Гнёздово и др. — Белецкий 2004; Новик, Белецкий 2009) тем же знаком, который отмечал упомянутые деревянные пломбы для опечатывания дани из раскопок в Новгороде (см. в главе VIII)^[195]. В. Л. Янин предположил, что и эти привески были знаками вирников — сборщиков дани: словенская племенная знать принимала участие в сборе и перераспределении государственных доходов (Янин 2001).

Исследования сопок позволили по-новому поставить вопрос о соотношении памятников погребального культа и святилищ, в том числе знаменитого святилища в Перыни под Новгородом. Автор раскопок в Перыни В. В. Седов (1953) отметил сходство открытого им рва святилища с ровиками, окружавшими насыпи славянских курганов. Исследователь новгородских сопок В. Я. Конецкий (1995) показал, что расположение перынских «святилищ» на возвышенности соответствует традиционному размещению этих гигантских насыпей, также окруженных рвами. В центре этих курганов прослеживаются следы деревянных столбов, что соответствует положению «идола» в Перыни. Если в Перыни (и в других локусах славянского мира — ср.: Ловмянский 2003. С. 185; Кузьмин 1995) действительно обнаружены основания снивелированных сопок, то они могли принадлежать представителям языческой новгородской знати, чьи погребальные памятники были уничтожены после крещения Руси.

Большие княжеские курганы были хранителями генеалогической — исторической памяти; отправляемые при погребении правителя культовые действа (ср.: Гиндин 1990; Петрухин 2008) заменяли «анонимный» родоплеменной культ предков.

Введение христианства на Руси существенно переориентировало общественное сознание: забота о спасении души индивида требовала внедрения в погребальный культ новых обрядов и символов, о чем пойдет речь в главе XI.