Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

7

Воевода больше болярина

Федьку Хряща замучила изжога. Жжёт нутро. И хлопоты навалились.

На водокачку нагрянул с проверкой финансово-хозяйственный отдел Исполкома Моссовета. Нагрянул не просто-напросто, а по вопросу передачи двух зданий Бахрушинского приюта в собственность Алексеевской водонапорной станции по предложению самого же «красного управляющего» – Кима Хрящёва. И что тут проверять, окромя воды в трубах? Идёт вода, товарищ комиссия, идёт. Будьте любезны, убедились? Так гоните свои шары отседова. Бумагу подписуйте об итогах и восвояси. Но финхозотдел сворачиваться не спешил, рыскал по станции, заглядывал во все углы, в цеха, в котельную, в щитовую, в малярку. Не забыли и про контору, общаясь с персоналом, рабочими и служащими. Ким рычал, гундосил пуще прежнего, срываясь на подвернувшихся под руку. Загонял «снеговой отряд» по разнарядкам, когда уже собственную территорию станции расчистили до земли. Курил до отрыжки. Не один стакан воды с содой выпил. Изжога не унималась.

Корпел над отчётами и недельными сводками. Подсчёты и письмо давались тяжко. Как назло, подступил стояк, разбирала охота. Но подходящего кадра поблизости не наблюдалось: только разобрался со счетоводом и расчетчицей, передовыми работницами водокачки, тягавшимися между собою за товарища Кима надёжными, древними средствами: приворотом с помощью нитей, иголок и соли. Ким ни к одной не присох. Счетовод победила, потому как соперница едва душу Богу не отдала, откачивали в больничке. С неделю свара и пересуды не утихали. Скандал про гундосого и баб его вышел за пределы водонапорной станции, дошёл до приюта, базара, по всей слободке сплясал, не ушёл и от слуха Комиссии. Пока поновее зазнобой Ким не обзавёлся, как холощёный ходил. К тому же Колчин шибко докучал. На третье подряд заседание станционного Комитета объявляется. И вроде слова не берёт, сидит в уголочке, а ухмылочками, да гримасами меняет решение и резолюцию. Глядишь, а меньшинство под его прищуром становится большинством. Козочкин запил. Шмидт запропал. Один на работу не выходит. Другой – носа не кажет ни в бараки, ни на водонапорку, аж со Святок. Пришлось наведаться в будку сапожника на площади, так и узнал, что Аркашка в остроге. Оказалось, он и есть тот «барыга», что на базаре со спиртом в облаву попал. А так и надо харе конопатой, скрыл от сотоварищей свою «коммерцию». Шмидт-старший, с жёлтоватою сединой на макушке, умалялся перед Кимом, подпрыгивая на одной ноге, уклоняясь от расспросов о сыне. Пытался разжалобить, мол, торговля обувкой говенно идёт, недосуг языком лякать. Папаша ждал скорого выхода сынка и работал за двоих в мастерской и будке.

Но все неурядицы запил Фёдор содцей, отринул наносное, пустяковое, потому как точил нутро червь досады, заеда, пуще изжоги и пуще исполкомовской проверки. Сидел за полночь в конторском кабинете. Кресло спинкой к столу перевернул и подошвой сапога раскручивал глобус в углу. Выпить нечего. Обжечь бы обиду, как рану, самогоном. Его, Кима Хрящёва, управляющего водокачкой, нового человека, на лопатки? Прилюдно? Приюту на смех, станционным на сплетни. То не баб хороводить. Тут авторитет на кону. И кто приложил? Из бывших, старорежимников, бородачей двупалых. Не решённое, не дающее покою с мальчишечьей колотни, нынче мучило хуже, чем свербёж в елдыке. Залегло на ум, ночью подкараулить орясину в тупике у кладбища. Дорожка у церковной горки узкая, не разойдёшься. Лантратов затемно со службы возвращается. Иногда гружёный, что-то выкроистое тащит. Ишь, ты местечко тёплое сыскал – музей. Сидит там в мраморной зале на креслах амарантовых золочёных и через лупу картинки разглядает. Работааа…

Ваньку Пупыря взять, Рыжему свистнуть, втроём отвалтузить корсака, влупцевать и скинуть на погосте у мертвяков. Но Рыжий в кутузке. Пупырь вечно под хмельком – добрый. Звереет трезвым, да как подловить момент?

А неплохо бы квартхоза науськать по вопросу владения лантратовского дома с садом. Эх, Супников невовремя сдох.

А можно в музей написать письмо подмётное про расхищение пролетарской собственности ихним сотрудником. Так ли, не так ли, пущай апосля разбираются.

А вот ещё пустить змея огненного на Большой дом. Но рядом Дрездо обретается, не ровен час, огонь на флигель перекинется.

А лучше будеть…

Фёдька пнул изо всех сил. Глобус-бар, вращаясь, завалился на бок, и зашипев раскрыл зев, показывая пустое нутро. Фёдор вскочил, и боднул воздух головой, надо бить под дых. Надо через трудовую школу заходить. Храм приютский уже закрыли. Забрать флигеля под мастерские – дело одного дня. Вот Комиссия съедет, и завершить без затягивания. Надо орудовать лобасто, подсказать, кому следует, прослойку прошерстить во главе с заведующим. Завели гнездо контрреволюционное из буржуев, «попутчики». Особо вредные элементы – хрычовка в пенсне и барышня-воспиталка, говорят, офицерская дочка.

Федька сдвинул локтем недописанные отчёты. Взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и вывел в верхнем правом углу первые слова «В Наркомат просвещения…». Потом перечеркал. Скомкал листок. Запыхтел. Начал заново. Кончик языка вылез наружу, чуб навис над листом. «Во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию».

Шёл один из коротких в дни Великого поста вечеров, когда следовало сократиться и умериться. Чаевничали с сухарями, негромко переговаривались, по очереди читали вслух Псалтирь и Евангелие. Вита действительно за два дня поднялась на ноги. И в третий день категорически отказалась оставаться в постели, собираясь на завтра выйти на службу. Молоко с малиной помогло, чай ли с мёдом, только жар спал, в горле перестало саднить. Липа и спорить с упрямицей не стала. Нынче девушки вдвоём коротали время за починкой белья, косились на слепящие окна флигеля, ждали Лаврика. Во флигеле жизнь шла с вечера до утра. На день флигель затихал. Липа подшивала рукав в пройме на стиранной филипповой косоворотке. Мяла её в руках, словно ощупывала. Вита подметила блаженное выражение на лице девчушки. Смутилась, будто от подглядывания и больше глаз не поднимала, чтоб не мешать. Сама Вита наживляла свежий воротничок к рабочей блузке. Обе молчали за шитьём; слушали печку, ветер, самовар, выкрики соседей-швецов. Настораживались при звуках со двора. Но звонка с крыльца так и не слыхать. Лавр всё не шёл. Разговорились о Костике с Мушкой, кажется, пара. Вита отложила блузу, ну вот и готово.

– Давай читать. Что тебе прочесть? Хочешь «Виноград российский», «Голубиную книгу» или из Василия Нового?

– Читай. Только не беги. Больно шпаришь, я и уразуметь не успеваю.

– Вот. Смотри, на чём остановились. Увидев их, я пришёл в недоумение: как это, бывшие иноками ради Христа оказываются теперь на левой стороне?Лица их были мрачны, как сажа, они держали потухшие светильники, без масла. На