Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

Доктор пересчитал таблетки, позвонил в аптеку и убедился, что все они в пузырьке. Так началось своего рода примирение между Томасом Вулфом и Элин Бернштайн. Через несколько дней Элин извинилась перед Перкинсом:

«Я пребывала в муках долгое время и теперь принимаю наказание за две вещи, которые могу изменить не больше чем цвет собственных глаз: я была рождена слишком рано и люблю слишком крепко. Как бы я хотела показать вам, что происходит в моем сердце; как хорошо я понимаю, что вы сделали для Тома, и вижу ваши выдающиеся качества. Я говорила вам то, что не должна была, так как знала, какой путь вы прошли вместе с ним».

То, что она не могла объяснить Тому, попыталась объяснить издателю. Хоть Том и хотел погасить свой долг перед ней с помощью денег, она бы все равно никогда не приняла никакой компенсации.

«Все, что я делала ради него в ранние годы его творчества, было сделано из полноты нашей любви и моей веры в него. Позвольте мне сохранить хотя бы это как одну из самых лучших вещей в моей жизни. С моей стороны никогда не будет никаких претензий – так же, как не будет и вопроса о денежном вознаграждении».

Элин Бернштайн проводила дни и ночи в театре, она очень уставала и не высыпалась. Время от времени она виделась с Вулфом, но эти встречи не приносили удовлетворения: разум писателя занимали другие вещи, и им было довольно некомфортно вдвоем. В последнюю неделю июля здоровье Элин надорвалось, и она не приходила в сознание в течение трех дней. У нее обнаружили плеврит.

«Это ужасно. Я задыхаюсь в кислородной палате, и боль кошмарна, – написала она Вулфу, когда пришла в себя. – Я еще никогда не была настолько больна, но уже собираюсь выздороветь, мне ведь еще многое нужно закончить. Надеюсь, ты никогда не заболеешь плевритом».

Двадцать седьмого июля Вулф отправился на писательскую конференцию в университет Колорадо в Боулдере, и в середине августа Макс получил от него первое письмо.

«Это было и будет просто необыкновенное путешествие», – написал он Максу перед тем, как покинуть Денвер и устремиться на юг. Он был слишком утомлен дискуссиями, лекциями, чтениями и вечеринками.

Больше всего Перкинса волновал сборник Тома, который теперь назывался «От смерти до утра». Все еще огорченный большим количеством ошибок в романе «О времени и о реке», Вулф написал Перкинсу:

«Не переделывай рукопись в сборник рассказов, пока я не вернусь в Нью-Йорк. Если это значит, что выход книги придется отложить до весны, то отложим до весны, но на этот раз я не позволю забрать у меня книгу, напечатать и выпустить, пока не найду время проверить утвержденный образец и не обсужу с тобой все изменения, удаления или добавления, которые необходимо сделать. Я совершенно серьезен, Макс».

И добавлял:

«Вместо подготовки моей книги я бы хотел как-нибудь встретиться, обсудить и опровергнуть некоторые серьезные замечания, которые были сделаны в последней книге».

Макс еще раз проверил утвержденные образцы. Он был впечатлен.

«Они показывают, насколько объективным ты можешь быть и насколько разным, – написал он Тому. – Таким образом, вся книга может быть действенным опровержением суровой критики».

Вулф путешествовал по Западу и проводил время в числе прочих с Эдной Фербер, а будучи в Голливуде – с Дороти Паркер. Перкинс же слал ему напоминания о невычитанной корректуре книги. Вулф в ответ слал открытки, в которых разглагольствовал о сценических чудесах или травил анекдоты.

И вот, наконец, 1 сентября Вулф решил, что его отпуск, растянувшийся на шесть месяцев, чего было бы достаточно для кого угодно, закончился. Он чувствовал себя почти виноватым – чего достаточно, как он сказал Максу, чтобы вернуться к работе.

В дороге Вулф размышлял о будущих проектах. И в Боулдере, и в других местах он часто говорил о «книге ночи», которая постепенно захватывала его. Он объяснил это Перкинсу:

«Я говорил о том, что большая часть моей жизни протекает ночью; говорил о воздействии темноты, странном и волшебном эффекте, который она оказывает на наши жизни; о ночной Америке, равнинах, горах, реках при свете луны и во мраке».

Идея Вулфа о том, что американцы были «публикой ночи» стала одной из самых ценных его идей, и ей он хотел посвятить отдельную книгу.

В конце концов, он хотел писать, глядя «извне», хотел создать вселенную, в которой не был бы абсолютным центром. Он писал Перкинсу:

«Хочу раз и навсегда защитить мое Богом данное право быть Всемогущим Создателем в своей книге, быть одновременно духом внутренним, который двигает ее, и духом внешним, который не проявляет себя, чтобы раз и навсегда уничтожить все обвинения в “автобиографичности”, позволив моей книге быть автобиографичной, но безлично».

«Над чем мы будем работать?» – спрашивал он Макса, как только устремился на восток.

Его ждали «Октябрьская ярмарка», книга о Пентландах, книга ночи и короткие рассказы… или лучше ответить на многочисленные предложения о лекциях?

У Макса было достаточно времени, чтобы ответить Вулфу, все еще праздно шатающемуся по стране. Например, в середине сентября он остановился в Рино и был ослеплен этим городком, его казино, барами и танцевальными залами в вечном свете неоновых огней.

Перкинс все еще считал, что вначале должен выйти сборник рассказов. Он выправил текст, насколько смел, и отправил в печать, чтобы затем получить гранки.

«Когда Том вернется, я постараюсь заставить его прочитать эти страницы, – написал Перкинс Фрере-Ривзу в Лондон. – Если же нет, мне придется поместить рассказы невычитанными».

Книга теперь включала девяносто пять тысяч слов, вполне нормальное количество, и единственное, чего опасался Перкинс, – что Вулф захочет добавить новые, еще не написанные рассказы.

«С этим я буду жестко бороться, – написал он Фрере-Ривзу. – Похоже, что ему стыдно позволить книге быть разумного размера».

В пятницу 25 июля Перкинс отправился в Балтимор на встречу с доктором Бродли.

Когда он в последний раз был в Балтиморе, дал Элизабет Леммон обещание, которое теперь сам считал опрометчивым, – провести ночь в Миддлбурге. Она встретила его в субботу вечером, и вот всего лишь во второй раз за время их тринадцатилетней дружбы Макс отправился в Велбурн. В тот же день она прокатила его в сияющем «форде» купе по недавно проложенной дороге Скайлайн-драйв, лентой вившейся среди вершин Голубого хребта. Миля за милей перед жадным немигающим взором Макса проносились прекрасные пейзажи. Элизабет он казался утомленным. Она никогда не обсуждала с ним его работу, но в тот день осторожно заметила, что почти не знает, чем занимается Макс. Перкинс пообещал, что расскажет об этом позже, в письме.

Макс переночевал в Велбурне, но уже на следующее утро собрался и был готов отправляться. Элизабет уговорила его остаться и познакомиться с некоторыми из ее друзей и родственников. Затем он уехал в Нью-Йорк. И там, будучи на достаточно безопасном расстоянии от чар мисс Леммон, он написал ей: