Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

застилало пойму Дербины. В кустарниках визжали ребятишки. Пугливые пернатые обитатели кустарника, мелькая крыльями, чирикая, посвистывая, обрадованные солнечным днем, кувыркались в воздухе. Близ Покровского моста на сваях через реку Дербину трое рабочих, голые по пояс, в мокрых штанах, босиком, ловко перебегая с лесины на лесину и работая баграми, проталкивали бревна под мост.

На пологих берегах, на отмелях виднелись груды леса, вынесенного во время затора. Вода в Дербине мутная, ревучая, холодная. Лесины, толстые, ослизлые, обтертые друг о друга, мчались бесконечной вереницей. Некоторые из них ныряли, поднимались вертикально над водой и с грохотом ложились поперек. Их подхватывали баграми сплавщики, направляя в общую слаженную цепь. Работа сплавщиков трудная. Необходимо иметь не только ловкость рук, смекалку, но и проворство ног. Малейшая оплошность – и можно угодить под лес. Сплавщиков подстерегала опасность на каждом шагу, на каждом прыжке.

Большой Лоцман стоял на мосту, широко расставив ноги, и внимательно наблюдал за проворной работой сплавщиков. На мосту он стоял, вероятно, давно. Кожаная тужурка, китель, дождевик лежали на перилах. Сорочка расстегнута, рукава засучены, сапоги испачканы илом и грязью. Рядом с ним торчал воткнутый костылем в плаху длинный багор.

Взглянув на меня синими большими глазами, Большой Лоцман кивнул головой, как знакомому, и снова стал смотреть на плывущий лес.

– А мост вы все-таки спасли? – спросил я.

– Не спасли, – сердито ответил Большой Лоцман.

– Разве опасность не миновала?

– Да он и так еле стоит. Разве вы не заметили вырубленные сваи? Пять свай вырубили. Теперь мост на весу. Если пустить трактор или две груженые телеги, он завалится. И вообще, мост построен неправильно. Река сплавная, а мост на сваях, и каждый лесосплав здесь заторы. Здесь нужно построить мост перекидной, на весу. Я пять лет доказываю покровчанам, что им легче перестроить мост заново, чем ремонтировать каждый год старый. Нынче осенью, я думаю, мы сами перестроим мост за счет леспромхоза.

Я закурил.

– У вас тут, я вижу, только трое рабочих. Не мало?

– Хватит. – Большой Лоцман улыбнулся. – Ночью Васильев поставил тут двадцать человек, но они только мешали друг другу.

«Да, он настоящий деловой человек», – подумал я, оставляя Большого Лоцмана на мосту. Неделю я присматривался к этому человеку. Каждый вечер он приходил ночевать в дом Анны Романовны. Он был малоразговорчивым, даже угрюмым. В леспромхозе и тресте его любили и побаивались, авторитет у него был всюду огромный. Он хорошо знал механику, двигатели внутреннего сгорания, знал ботанику и лесное хозяйство, технологию разделывания древесины. Свои обширные познания в лесном деле он приобрел в упорной работе.

В конце июля я уехал из Покровского. Свои дела, свои заботы вытеснили из моей головы образ Большого Лоцмана. Я думал, что узнал его хорошо после этой первой встречи. Но при второй встрече с ним я убедился в обратном, то есть в том, что в это время я еще слишком плохо знал Большого Лоцмана.

3

Случилось это уже осенью.

Я приехал в город Б. и остановился в гостинице. В воскресный пасмурный день, после обеда, я заглянул в биллиардную по соседству с ресторанным залом и, к своему изумлению, увидел Большого Лоцмана с кием в руке. Поздоровавшись, я присел на диван, решив от нечего делать понаблюдать за игрой.

– Семеркой в одиннадцатый, пятерку в угол, – сказал Большой Лоцман.

– Удар за партию – идет? – усмехнулся его партнер.

– Я не хочу, чтобы вы так быстро проиграли. Но пятнадцатый будет в лузе, – спокойно проговорил Большой Лоцман.

Шар «пять» при игре в пирамиду большим счетом принимается за пятнадцать.

Любители встали с диванов и, тихо посмеиваясь, следили за каждым движением безрукого игрока. Положить пятерку двойным переходным ударом шаров можно было только при условии классической точности.

Я взглянул на руку Большого Лоцмана и заметил: кий накрепко был притянут к ладони руки-протеза резиновым жгутом.

Большой Лоцман перегнулся на левое плечо, отвел кий, секунду смотрел на шары острым взглядом, затем раздался сухой короткий удар по «своему» – шар толкнул в бок семерку, семерка прорезала поле узким коридорчиком между шарами и ударила в лоб одиннадцатый шар, а этот тихонько толкнул стоявшую у лузы «пятерку».

– В лузе!

– Ударчик ничего себе! – раздались голоса.

– Интереснейший моментик в жизни! – загадочно произнес обескураженный партнер Большого Лоцмана.

Ко мне подошел полный, приземистый человек на коротких ногах в осеннем драповом пальто, в сапогах, в кепке, мой новый таежный знакомый, директор Д. – леспромхоза, Иван Никитич Пивников. Мы разговорились. Я с восхищением отозвался о мастерской игре Большого Лоцмана.

– Игрок, горячий игрок, – усмехнулся Пивников. – Это он руку свою тренирует. Без таких упражнений мышцы руки совсем ослабли бы, атрофировались. А игрок Григорий Иваныч горячий. Да он и в деле таков. С огнем. Такие люди подхлестывают жизнь, знаете ли. Крепко подхлестывают. Обжигают. Без таких людей жизнь была бы неинтересной…

– Да-а, – помолчав немного, снова заговорил Иван Никитич, – я вот тоже горел в юности. Но плоховато. Большого огня из меня не вышло, а просто – деловой человек. Нас много – мы сама жизнь. Их меньше – они пламя жизни. Вот он во время войны, в трудные годы, случалось, лазил по тайге без сна, без отдыха, без передышки месяцами. Голодный, переутомленный, а горячий. Чудеса творили рабочие на лесосплаве. А какие рабочие? Женщины больше, девушки да подростки. Мы все недосыпали. Испытывали трудности. Но он по-особенному горел.

Я знал слабость директора леспромхоза – в свободные минуты он любил поговорить, даже пофилософствовать. Говорил он пространно, обстоятельно и спокойно, как бы рассуждая вслух, а я, не перебивая, слушал.

– Я, батенька мой, читал у Горького про сердце Данко, – продолжал директор. – Горький хорошо нарисовал кривую хода таких горящих. Объяснил их. Жил ведь человек, который грудью навалился на ствол стреляющего вражеского пулемета? Жил. Второй направил свой гибнущий самолет во вражье скопище. Третий творит в тайге чудеса. Выжимает из невозможного возможное. Дает миллионы кубометров леса. Их много, таких горящих. А кто они? Огни нашей жизни. И чем больше их – тем интереснее, значительнее жизнь. Я определенно так думаю…

– Вот сегодня мы выплываем на «Голубой стреле» за сто верст к нашей гавани в леспромхоз. Штурман «Стрелы» отдал свои якоря: наотрез отказался вести пароход вверх по Енисею. Рейс опасный. Утонуть можно. Погода, знаете, скверная. На Енисее ледок. Забереги. В верховьях выпал снег. А плыть надо… Утром я получил телеграмму: мотористы не выводят катера из гавани и просят разрешения уходить вхолостую в зимний затон. Что делать? Семь тысяч кубометров запрудили всю гавань. Пять-шесть дней промедления – и выкатывай лес на берег. Всю зиму будешь вырубать изо льда. И финансы подрежешь, и леспромхоз. А лес распределен: пять тысяч кубометров в