Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

«Государь московский, хотя наши переговоры были прерваны, меня отпустил с почетом. Наряду с прочими почетными дарами он дал мне отличные санки со шкурой белого медведя, длинный красивый белый войлок, чтобы мне укрыться вместе с санями; он был такой большой, что покрывал сани целиком; и к саням — высокую лошадь рыжей масти; таких высоких лошадей я в их краях не встречал, лошади у них, как правило, низкорослые.

От Смоленска и до границы в течение двух дневных переходов меня с почетом провожало двести всадников. Затем мы отдыхали там две ночи под открытым небом среди глубоких снегов и в лютый мороз. В первый день вечером я был приглашен моими провожатыми на ужин, и они почтили меня щедрым угощением. Накидав длинные и довольно высокие кучи сена, положив на них древесную кору и постлав скатерти, мы сидели за столом на земле с поджатыми ногами, вроде турок или татар, вкушая таким манером пищу и затягивая ужин несколько чрезмерными возлияниями. Угощали меня изрядно, а пить заставляли более, чем мне того хотелось.

^{Вооружение русских всадников, из С. Герберштейна, 1556 г.}

На другую ночь мы подъехали к какой-то реке, тогда еще совсем не замерзшей. Это была граница. Я послал вперед одного из своих слуг с двумя собаками, подаренными мне великим князем. После полуночи от сильной стужи река покрылась таким льдом, что по нему перевели более десяти саней, да еще и груженых. Я велел выкатить на него свои тяжелые сани, а московит, со мной снова посланный к императору, — свои, и, хотя с помощью одних только слуг, мы быстро с ними переправились.

Я направился в Литву. Надлежащим количеством всего необходимого я запасся в Московии, гостиница же была литовская. Я вез с собой живых белок и горностая. Ночью у меня под кроватью горностай насмерть загрыз троих белок и выгрыз у них мясо на затылке».

Во второе посольство Герберштейна было то же самое:

«Принесли подарки. Именно: графу и мне дали каждому по шитому золотом платью, подбитому соболями, с широкими рукавами, просторными полами в противоположность покрою их платья. Наряду с золотым и собольим платьем государь добавил по два сорока собольих мехов, а горностаевых по триста и беличьих по полторы тысячи.

Наконец, он подарил мне много рыбьих балыков: белуги — она очень длинная и без костей; ее едят, не варя; осетра и стерляди — вяленых или копченых без дыма, просто на воздухе без соли, и отпустил меня весьма ласково».

* * *

Подарки, полученные Горсеем, были описаны еще более красочно:

«Церемония последнего отъезда в Англию мистера Горсея достойна того, чтобы ее записать, так как это было очень почетно. К его услугам были почтовые лошади для него самого, его слуг, а также съестное и все необходимое для долгого путешествия.

В каждом городе от Москвы до Вологды, на протяжении пятисот миль, он получал такой же прием за царский счет. Свежие припасы, доставляемые царскими чиновниками, были к его услугам в каждом городе на протяжении тысячи миль по реке Двине. Когда он прибыл к новой крепости, называемой Архангельском, то был с почетом встречен князем Василием Андреевичем Звенигородским по приказанию царя. В крепости по их обычаю были построены в ряды стрельцы, и его прибытие было великолепно отпраздновано. Оттуда он выехал с обильным провиантом на судне князя, причем сотня человек гребла, а другая сотня стрельцов на другом судне сопровождала его, возглавляемая военачальником-дворянином. Когда подъехали к рейду с английскими, датскими и французскими судами, стрельцы разом выстрелили из своих ружей, а корабли дали залп из сорока шести пушек, затем он был доставлен в резиденцию Английского дома.

Наиболее ярким доказательством дружбы царя и Бориса Федоровича с Горсеем была присланная на другой день с дворянином и военачальником следующая провизия:

16 живых быков,

2 лебедя,

2 журавля, 70 овец,

10 гусей,

600 кур,

2000 яиц,

25 окороков,

65 галлонов меда.

40 галлонов водки,

60 галлонов пива^[100],

600 караваев хлеба,

80 кулей муки^[101],

3 молодых медведя,

4 сокола,

запас лука и чеснока, 10 свежих семг, дикий кабан.

Все эти вещи были доставлены дворянином царя, а другим дворянином — от князя Бориса Федоровича и были надлежащим образом приняты слугой мистера Горсея вместе с письмом и наградой; подарок представлял собой цельный кусок богатой золотой парчи и прекрасную пару соболей».

Ничего странного, подумал Барон, что Горсей так не хотел покидать навсегда Россию. На родине ему и не снился такой почет. Никогда ни на какой иной службе ему было бы не заработать столько добра.

* * *

Богатые подарки были отмечены и Олеарием:

«Царь посылает с послами и гонцами большие подарки, состоящие из мехов. Достойно памяти, что великим князем Федором Иоанновичем в 1595 году было послано императору Рудольфу II —

1003 сорока^[102] соболей,

519 сороков куниц,

120 черно-бурых лисиц,

337 000 лисиц,

3000 бобров,

1000 волчьих шкур,

74 лосиных шкур».

Барон кстати вспомнил, что описанный Олеарием подарок был настолько богат, что в Вене встали в тупик, не зная, как оценить присланные меха.

* * *

Кто-то из иностранцев уезжал домой радостно, как Герберштейн, который называл Московию тюрьмой:

«Самое тяжкое и наитягчайшее — пребывать столь долго в этой тюрьме».

^{«Оправдание жизни» Гербейштейна}

Кому-то, как Горсею или Айрману, уезжать не хотелось. Барон предполагал, что нередко характер отзыва о Московии, оставленного иностранцем, зависел просто от характера человека. Из записок Горсея становилось очевидно, что им двигала не только жажда наживы, ему просто нравилось в Москве, как непритворно нравилась московская жизнь немцу Айрману: мед и русское вино, баня и квас, беседы с образованными русскими и многоязычие рынков.