Сборник проза и блоги - Макс Акиньшин

Фогель назвал меня — прекрасной принцессой! Возможно, случайно, но и это заставляет задуматься.

Под их бормотание и приглушенные препирательства я, рассеяно размышляя обо всем этом, проваливаюсь в сон. В замечательный сон, в котором меня находит Протопадишах и пытается схватить. С визгом носится вокруг на железных ногах, а симпатичный колдун постоянно промахиваясь, осыпает его магией из двуствольного посоха. И мы почему-то не в уютной Мусорной Долине, а в мире самого Фогеля. В блестящем справедливом мире полном достойных правителей. Только это нам нифига не помогает. Косоглазый пытается до меня дотянуться, так что приходится резко дернуться вбок. Мне кажется, он хочет отнять у меня свои бумажки с удостоверительной каракулей, будто они выдают все его тайны. Все до одной.

М’техник хватает его за подол белого плаща, и они начинают осыпать друг друга тумаками. Черные доспехи милого Эразмуса вспыхивают тысячами искр под ударами магии. Противники катаются по земле и, улучив момент, я даю отличного пинка под ребра Протопадишаху. С удовлетворением отмечая, как тот ойкает. Привет от принцессы Беатрикс Первой, козлина!

Изучая Марию Ремарк

дата публикации:10.11.2022

Георг Кроль и сыновья. Я рассматриваю неопрятную вывеску в оспинах. Краска на металлической пластине пошла трещинами, словно время, беспощадный палач, уже доедает труп. Медленно пережевывает то, что осталось.

У Георга никогда не было сыновей, вся эта бутафория для солидности. Мой бывший работодатель и сослуживец никогда не изменяет себе. Что тогда, под Верденом, что сейчас, когда в оттенках солидности черт ногу сломит. Я в этом ничего не понимаю, поэтому просто жую черную бразильскую сигару.

Я представляю, как выну из нагрудного кармана вторую и угощу своего товарища.

— Ефрейтор Бодмер! — бросит он, — сигара пересушена!

На что я посоветую ему идти к черту, и брать что дают, потому что жизнь тщательно подходит к солдатским радостям. И никогда не отмеряет что-нибудь до конца совершенное. Любой подарок, который она нам милосердно подает — изначально испорчен. Все абсолютно: мерзлая брюква, крупа с червями, кофе из цикория, окопные гниющие стопы. Рождество с консервной банкой над свечкой. Мы дрожа от холода сидим плотно прижавшись друг к другу, и кидаем в банку вшей. Агония рассвета перед газовой атакой. Девчонки.

Девчонки. Я затягиваюсь, сигара недовольно потрескивает и плюется крошечными искрами. Испорченные девчонки — единственное, что можно вынести не поморщившись. Единственный ценный подарок. Я кидаю взгляд через улицу, туда, где в окне должна показаться Лиза. Каждый день в девять утра. Она слишком хитра, чтобы ее увидел кто-то еще. Ни бывший унтер-офицер Кроль, ни ее муж, мясник Вацек. Никто из них. Обнаженная Лиза ходит по комнате, пока я курю сигару напротив. Весь этот спектакль только для меня. Каждый раз она ловит мой взгляд и показывает неприличный жест. У нас это вроде игры. Каждый раз изо дня в день. Родинка над розовой ареолой соска. Насмешливые серые глаза. Утром.

У меня всегда много времени именно утром, мертвецы не спешат умирать. Неторопливо собираются на тот свет. Всегда дожидаются удобного времени. Для них очень важно оставить утро живым.

— Людвиг! — позовет меня Кроль. И я дам ему вторую сигару. Он вынет из кармана серой куртки свой неизменный мундштук и закурит. Волшебный золотистый от смол мундштук из морской пенки с нелепо торчащей из него черной бразильской сигарой.

— Что сегодня? Фрау Шульце? Муж вроде вчера приходил, — это «вроде» мы вчера обсуждали. В местной забегаловке до часа ночи. Фрау Шульце тот самый подарок, который не до конца твой. Изначально испорченный ста семидесятью килограммами, которые не хотят влезать ни в один из имеющихся гробов. Из всего, что имеется у нас для того, чтобы проводить старуху в последний путь именно гроб не подходит. А на пятки наступает местный крематорий готовый решить любые проблемы с весом до удобного килограмма пепла в урне. За это мы называем их педерастами ничего не понимающими в похоронах. В долгу они не остаются, делая наши дела все хуже.

Проблема, которую просто так не решить. Как и наличие денег в кассе. Фрау Шульце это наш Верден, Георг Кроль багровеет. Тянет горький дым, огорчено смотрит на белый как снег пепел.

— Сделай ему скидку, — требует он, будто это что-то решит. Словно это все поменяет. Жест отчаяния, когда все летит в тартарары. Георг Кроль и его не рожденные сыновья. Я отрицательно покачиваю головой, это я уже пробовал.

— Отрежем ей что-нибудь? — предлагает он, имея в виду нашего мясника Вацека.

— Как ты себе это представляешь? — говорю я и делаю глоток коньяка. В ответ он пожимает плечами, смотрит в беспросветную темень за витриной кнайпе. Его круглая как бильярдный шар голова отражает мягкий свет электричества.

— На фронте ты бы об этом даже не задумался, ефрейтор!

— Так точно, герр фельдмаршал! — огрызаюсь я. Кельнер неодобрительно на нас посматривает, дует в густые пшеничные усы. Мы сидим над бутылкой самого дешевого пойла уже четыре часа и больше ничего не заказали по обычной для этого времени причине: чтобы получить порцию колбасы нам придется принести пару килограммов денег. Денег, которых нет. И не будет, если мы не похороним фрау Шульце.

Его неодобрение вызывает все: наша нищета, серые солдатские куртки с темными пятнами на месте петлиц, гладкая голова унтер-офицера, наши разговоры. Кельнер подсчитал нас, вывел остаток, который ему совсем не нравится. Единственно, что мы можем предложить ему сейчас — это дать по роже. Ему и всем горластым патриотам, просидевшим войну в тылу. Вроде нашего школьного учителя Кремера. Жаль, что тот не дожил до нашего возвращения.

За нами не заржавеет. Нами движет усталость и глупая жажда справедливости. В наших сердцах сигарный пепел, а в глазах черт знает что. Это пугает всех. Верден сделал нас всех больными, снаружи мы вроде бы люди, а внутри… Внутри мы никто.

— Возьмем Фердинанда и наколотим по кругу досок, — наконец предлагает Кроль. Фердинанд — самая большая ценность его похоронной конторы. Тщательно лелеемая. Красное дерево, медные блестящие ручки, грязный