Перикл - Анатолий Домбровский

— Пробовал ли ты сам? — спросил его один из стратегов.

— Пробовал, — ответил весёлый начальник тюрьмы. — Обмертвел вот до сих пор, — он похлопал себя по коленям, — столько выпил. А если бы выпил больше, то и ответить бы вам теперь не смог.

Ложа установили вдоль стены, под факелами. Тюремные слуги принесли кратер с цикутой, глиняные чаши мерой в хеник^[9], черпак, всё это поставили на стол, освободив его от посуды и закусок, потом откуда-то из темноты появился человек в чёрном плаще, один из членов Коллегии Одиннадцати, подошёл к столу и приказал тюремному слуге наполнить ядом чаши. Тот резво принялся за дело, поставил все шесть чаш в один ряд, плотно друг к другу, чтобы яд из черпака не пролился мимо, размешал цикуту в кратере, как перемешивают вино с водой, потребовал от другого слуги поднести к нему факел и наполнил чаши до краёв.

— Вот, — сказал человек в чёрном, — теперь прощайтесь. Приговорённые подходят к своим ложам, выбирайте любое. — Он показал рукой, что пора идти к ложам. — Затем к нему по одному приближаются родственники и друзья, прощаются и уходят, уступая место другим. Осуждённым всё время оставаться возле лож, чаши вам будут поднесены.

— Я пойду последней, после вас, — сказала Сократу и Феодоте Аспасия.

Первой к Периклу-младшему подошла Феодота. Обняла его, поцеловала и, утирая слёзы, вернулась на прежнее место, за поставленные в один ряд пиршественные столы.

Вторым с Периклом-младшим простился Сократ. Похлопал его по плечу, обнял и сказал:

— Страшнее всего — матери. Думай о ней. Прощай.

— Прощай, Сократ. Говорят, что перед смертью люди пророчествуют. Хочешь пророчество?

— Нет, — ответил Сократ. — Я знаю, что город убьёт и меня. В сущности, он убивает всех: одних посылает в бой, других заражает болезнями, третьих изводит лишениями, казнями и ещё всякими способами. Когда мы говорим, что любим свой город, мы признаемся в любви к своему палачу. Думай о матери. И пообещай, что найдёшь там отца. Привет ему от Сократа. Скажешь ему, что демократия чего-то стоит только при мудром вожде.

— Обещаю. Прощай.

— Прощай.

Аспасия села рядом с сыном на ложе, склонила голову на его плечо.

— Всё уже сказано, мама. Правда? — Перикл слегка притиснул мать к себе.

— Разве мы о чём-нибудь говорим? — грустно отозвалась Аспасия. — Мне кажется, что мы и не начинали. Такой короткой оказалась наша жизнь — не успели начать разговор, а уже и времени для него нет.

— Я помню много твоих слов: о верной любви, о преданности отечеству, о пренебрежении всем бренным ради обладания истинными ценностями. Я часто возвращался к твоим наставлениям, вспоминал и поступал, как ты советовала. Ах, лучше бы я бросился в море и утонул там, при Аргинусах. Но буря не унималась два дня, и было темно, как ночью.

— Не думай об этом. Я, наверное, могла бы устроить тебе побег, но всё произошло слишком быстро, и суд и казнь в один день. Мы спасли с твоим отцом Анаксагора, Протагора, спасли бы, наверное, и Фидия, когда б он не умер... Твой отец защитил на суде меня. А тут всё так быстро.

— Не надо ни о чём жалеть, мама. Всё прошло. Побереги себя. Поживи ещё, посмотри. Потом расскажешь мне, когда встретимся.

— Конечно, расскажу. Но всё самое интересное ты уже видел: как мать любит своего ребёнка, как она не хочет пережить его смерть и как поддерживает его, чтобы он жил дольше, чем она... как мужчина любит женщину, а женщина мужчину, как они дают жизнь новому человечку... как тепло под солнцем, какое синее небо, как звенит чистый холодный ручей среди зелени и цветов, как к нему подходят разные звери, слетаются птицы, как порхают разноцветные бабочки... Как сладок мёд, как пьянит вино. Хочешь ли ты ещё вина? — спросила она. — Я попрошу.

— Нет, — ответил он. — Не хочу.

— А что ты хочешь? Хочешь жить?

— Конечно. Но не ценою унизительных просьб или попрания отеческих законов. Смерть лучше такой жизни. Некоторые думают, что смерть хуже любой жизни. Ты учила меня другому.

— Да, сынок. Не всякая жизнь лучше смерти.

— Пора, граждане, пора! — сказал громко человек в чёрном. — Уже факелы гаснут, а других у нас нет. Отойдите от приговорённых!

— Встретимся, — сказала Аспасия, целуя сына. — Стремись к встрече.

— Да, — ответил Перикл-младший. — Встретимся, мама.

Они расстались, отпустив руки друг друга.

— Поднесите приговорённым чаши! — приказал член Коллегии Одиннадцати. — А начальник тюрьмы пусть убедится, что чаша досталась осуждённому, а не кому-нибудь другому.

— Можно ли попросить яду для других? — спросил человека в чёрном Сократ. — Некоторые из друзей и родственников хотели бы умереть одновременно с осуждёнными. И готовы уплатить деньги за яд, если он чего-нибудь стоит.

— Нет, — ответил человек в чёрном. — Цикуты стёрто ровно столько, сколько надо. Яд не продаётся.

Трое тюремных слуг, держа в каждой руке по чаше с цикутой, направились к стратегам.

— Тем ли достались чаши, кому надо? — спросил начальника тюрьмы человек в чёрном. — Нет ли какой-нибудь подмены?

— Подмены нет, — ответил начальник тюрьмы, — хотя всегда находятся смельчаки, которые готовы умереть за своего родственника или друга. Я в таких случаях говорю: подобным образом надо поступать на войне.

— Хватит, — остановил разговорчивого тюремщика человек из Коллегии. — Теперь пейте, — обратился он к стратегам. — Выпивайте всё до дна.

Стратеги поднесли чаши к губам и стали пить в наступившей тишине.

— Чаши не разбивайте, — попросил стратегов начальник тюрьмы, — они ещё пригодятся, а то некоторые разбивают чаши об пол.

Слуги собрали пустые чаши, вернули их на стол.

— Теперь ходите, — приказал стратегам человек из Коллегии. — Прогуливайтесь, беседуйте друг с другом. К родственникам подходить нельзя. Родственникам не вопить и не кричать — не пугайте тихую смерть. Кто из приговорённых устанет, пусть садится или ложится. Смерть придёт, как сон.

Эта жуткая прогулка приговорённых вдоль смертных лож длилась не более получаса. Они почти одновременно разошлись к ложам, кто сел, кто сразу же лёг. Перикл, уже сидя на ложе, помахал матери рукой. При свете факелов, которые горели у него над головой, было плохо видно его лицо, но Аспасии показалось, будто он улыбнулся вслед за прощальным взмахом руки. Потом лёг и уже более не шевелился.

Архонт из Коллегии Одиннадцати сам прошёлся вдоль лож, прикладывая каждому ладонь ко лбу.

— Холоден, — говорил он, отнимая руку от лба казнённого и обращаясь к следовавшему за ним начальнику тюрьмы. — И этот холоден. Этот тоже холоден.

У ложа Перикла-младшего архонт задержался почему-то дольше, чем возле других.