Ференц Лист - Мария Залесская

Отныне Листу приходилось в одиночку противостоять почти всему своему окружению. В его адрес посыпался шквал насмешек. «Только умалишенные могут всерьез желать отойти от светской жизни. Лист сошел с ума», — говорили одни. «Нет. Он хочет лишний раз заставить говорить о себе, привлечь к себе внимание. Это театральщина и эпатаж», — считали другие. Очень характерные строки оставил П. И. Чайковский: «Что касается Листа, то этот старый иезуит на всякую присылаемую к его августейшему просмотру вещь отвечает преувеличенно восторженными комплиментами. Человек он в душе добрый и один из немногих выдающихся художников, в душе которых никогда не было мелкой зависти, склонности мешать успехам ближнего (Вагнер и отчасти А. Рубинштейн обязаны ему своими успехами; Берлиозу он тоже оказал много услуг), но зато он слишком иезуит, чтобы быть правдивым и искренним»^[616].

Даже самые близкие Листу люди были не в состоянии его понять. Эмиль Оливье назвал его поступок «духовным самоубийством»^[617], а Вагнер с сарказмом интересовался, «насколько же должны быть велики грехи Листа, если он может искупить их только вступлением в духовное сословие»^[618].

Эти насмешки мало трогали Листа. 30 июля он прошел поставление в малые чины Римско-католической церкви. Об этой церемонии в биографиях Листа упоминается далеко не всегда, а между тем она была гораздо более важной, чем выстрижение тонзуры. Три месяца, прошедшие между этими двумя церемониями, Лист жил в Ватикане, «в двух шагах от Сикстинской капеллы», и мог из окна любоваться фасадом собора Святого Петра. Всё это время он провел в изучении сути четырех ступеней малых чинов и получил специальное разрешение Церкви на проведение всех поставлений в течение одной церемонии^[619], которую также провел монсеньор Гогенлоэ.

С одной стороны, Лист стал духовным лицом и получил разрешение носить облачение (сутану) и использовать в отношении себя титул «аббат», хотя, строго говоря, никаким аббатом не являлся. Дело в том, что во времена Листа термин «аббат» уже потерял свое первоначальное значение. Если раньше он применялся исключительно к настоятелям монастырей, то теперь обращение «аббат» распространялось вообще на всех лиц духовного звания (исключая высшее духовенство) и фактически являлось просто формой вежливости.

С другой стороны, Лист не имел права служить мессу и исповедовать, поскольку поставление в малые чины не являлось таинством священства. Лист не давал обета безбрачия (это важно помнить, чтобы отмести предположения, что он таким образом просто избежал брака с Каролиной, получившей свободу после смерти мужа), а также мог в любое время выйти из духовного сословия. Кстати, он и сам неоднократно подчеркивал, что не имел никакого желания стать монахом в прямом смысле: монашеский постриг в некоторой степени лишил бы его свободы творчества, а на это Лист никак не мог пойти.

При этом Листу было необходимо чувствовать неразрывную связь с Церковью. Спустя 12 лет после поставления в малые чины он писал: «Чувства, которые привели меня в лоно Церкви, остаются неизменными со времен моего детства, со дня моего первого причастия в небольшой сельской церкви»^[620].

Ответом Листа на все насмешки и нападки стало произведение, названное им «Папский гимн» (L’hymne du Pape) — хоровой вариант органного «Папского гимна» 1863 года, посвященного Пию IX (Pio IX. Der Papsthymnus). Вскоре Лист ввел редакцию этого произведения в качестве восьмого эпизода в ораторию «Христос».

Примирившись с миром и самим собой, Лист, «облаченный в сутану аббата», стал готовиться к поездке в Венгрию.

На землю родины он вступил 8 августа и сразу же принял самое деятельное участие в репетициях «Легенды о святой Елизавете». По его настоянию в Пешт прибыли Козима и Ганс фон Бюлов. Они провели вместе пять недель. Лист надеялся, что длительная разлука отдалит дочь от Вагнера, — он всё еще не был осведомлен, что дело зашло слишком далеко.

Пятнадцатого августа в зале «Вигадо» состоялось торжественное исполнение листовской оратории. Пешт был украшен флагами, а празднование юбилея Национальной консерватории фактически стало прославлением самого Листа. «Венгерская столица мало видела сходных по воодушевлению моментов, как тот, когда Ференц Лист, чествуемый патриот и художник, с его исключительно выразительной высокой фигурой, седеющими локонами, в парадной черной одежде священника, словно живое и всеобъемлющее воплощение славы явился перед избранной публикой, до отказа заполнившей зал. <…> Это непревзойденное творение, целая эпоха в музыкальной литературе. Величественная поэзия, возвышенная направленность, мастерская разработка и, главное, гигантские, всё покоряющие хоры должны потрясти даже самого холодного и неискушенного слушателя»^[621], — писала газета «Зенэсети Лапок» об исполнении «Легенды о святой Елизавете».

Не менее восторженно был встречен и второй концерт 17 августа, в котором прозвучала первая часть «Данте-симфонии». А 22-го числа «Легенда о святой Елизавете» была повторена; показательно, что на бис оркестр играл «Ракоци-марш» — приезд Листа, как и прежде, вызвал у венгров новую волну подъема патриотических настроений. Лист писал Каролине Витгенштейн: «Вы можете быть довольны Пештом — это что-нибудь да значит, если Ганс желает, чтобы Германия в отношении ко мне „опештилась“. Вчера, во вторник 22-го, вечером в Концертном зале состоялся третий и последний концерт. „Елизавета“, которая длится около 3 часов, занимает почти весь вечер, так что на этот раз мы ничего кроме нее не включили в программу. Уже после второго концерта, на котором с громадным успехом была исполнена симфония „Данте“, можно было не сомневаться, что „Елизавету“ ждет в дальнейшем еще более значительный успех. Исполнение было исключительно хорошим. Все 500 человек, составляющие хор и оркестр, исполняли это произведение с каким-то страстным благоговением, а иногда даже фанатическим восторгом»^[622].

Ганс фон Бюлов написал четыре статьи о листовских концертах, опубликованных в венгерской газете «Пешти Напло» (Pesti Napló) от 22 и 23 августа (о премьере «Легенды о святой Елизавете»), от 26 и 28 августа (о «всевенгерском концерте» с «Данте-симфонией» и «Ракоци-маршем»)^[623].