Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи

он наконец нашел нужную ему композицию. Все оказалось так просто! Теперь нужно только закончить вазу и создать гладкий, тепло-розовый фон, гармонировавший с темно-золотистыми хризантемами. У Ты от волнения пересохло в горле.

Картина была почти готова. Чуть отойдя, Ты застыл с кистью и палитрой в руках.

Солнце стояло уже высоко, было, пожалуй, около десяти.

— Послушай, ты дома? — донесся до него чей-то голос.

Ты подошел к лестнице и заглянул вниз.

— Тоан! Поднимайся!

Тоан поднимался по лестнице, задрав кверху голову.

— Уже пишешь? Счастливый!..

Ты пошел за табуретом. Увидя спящую на кровати девушку, Тоан спросил:

— Кто это?

— Знакомая. Зашла утром, попросилась поспать.

Тоан понимающе улыбнулся и подошел к картине. Его глаза восхищенно сощурились.

— Здорово... Очень здорово! Но здесь не хватает, кажется, подставки для букета. И цвет вазы бледноват, не дает в полную силу заиграть огню цветов.

Теперь и самому Ты казалось, что в картине еще много недоделок. Он в растерянности смотрел на полотно, недовольный своей работой.

— Да, надо еще поработать...

— Ты это читал? — Тоан протянул приятелю газету «Искусство». — Здесь статья Тхань Тунга, он поддевает тебя.

Ты развернул газету и бегло просмотрел статью.

— Ну как?

— Пусть пишет что хочет!

— Ну, нет! Этот делец от искусства пытается читать проповеди другим! А у нас нет ни места, ни средств, чтобы сказать хоть слово.

— А к чему? Попусту время терять? Лучше уж потратить его на работу.

— Я с тобой не согласен! Нам нужна своя газета. Последние дни я все время думаю об этом. Нас бьют потому, что мы разрозненны. А почему бы нам не создать свою группу, вроде той, что окопалась в «Искусстве»?

Ты примирительно улыбнулся.

— Мне кажется, все эти группы, газеты... пустая трата времени.

— Нет, газета необходима! Газета, выражающая мнение честных людей. Чтобы противостоять всем этим...

— Но по-моему, все приличные газеты запрещены.

— И назовем эту газету «Лотос»! — продолжал развивать свою мысль Тоан, не обратив внимания на замечание друга. — Кстати, в этом номере есть хороший рассказ какого-то Хоя... Его никто не знает. Мне бы хотелось повидаться с этим малым. Он пишет серьезно и с горечью. Если нам удастся организовать свой «Лотос», его обязательно нужно привлечь в нашу группу.

Друзья были так увлечены беседой, что не заметили, как проснулась Бить. Она встала, поправила перед зеркалом волосы, повязала косынку и, сообразив, что гость художника может просидеть еще долго, тихонько прошла на веранду, а там незаметно спустилась во двор.

— Пойдем в комнату, — предложил Тоан, — а то голову напекло.

Ты заварил чай.

— Черт знает что происходит! Время сейчас не особенно подходящее для занятия искусством. Ты видел утренние газеты?

Ты покачал головой.

— Ты, я смотрю, ничего не знаешь и не замечаешь, кроме своего мольберта. На улицах только и говорят о последних событиях. Неужели ты не слышал, что правительство Петена подписало в Токио договор с Мацуокой относительно Индокитая? Сейчас японская армия стоит в Нижнем Китае, в Гуанси. Японцы настаивают на вступлении в Северный Вьетнам. А генерал-губернатор Деку не соглашается. Мы сидим на вулкане!

Беседа не клеилась, и Тоан поднялся. Уже подойдя к лестнице, он полез в карман и протянул приятелю несколько донгов.

— Вчера вечером подарили за исполнение цыганской музыки. Французы теперь часто заходят к нам в бар, нервничают, понимают, что не сегодня-завтра придется драться с японцами.

Проводив друга, Ты вернулся в комнату и почувствовал себя страшно одиноким. Он сидел, задумчиво глядя на картину, не испытывая уже никакого желания писать.

Как сложно, как непонятно все вокруг! Запутано, словно клубок ниток! А он только и знает, что рисовать... Ты развернул газету и перечитал статью Тхань Тунга. Что он сделал этому Тунгу? Почему он то и дело задевает его? Нахлынула непонятная тоска, и уже ему казалось, что и жить совсем не стоит. Он встал и пошел во двор. Неужели он может покончить собой?

Всю вторую половину дня Ты упорно работал, но картина так и не давалась ему. Ваза действительно была слишком светлая. Ты загрунтовывал, снова писал эту злосчастную вазу. Но кисть его все чаще застывала в воздухе. Он ловил себя на том, что по полчаса сидит, не шевелясь, не притрагиваясь к палитре...

Так его и застала Бить, когда со свертком в руках поднялась по лестнице. Ты вздрогнул, увидев ее, взял кисть и сделал несколько мазков. Бить переоделась в кофту и шаровары, смыла румяна и теперь снова стала похожа на ту простую девушку, какой ее всегда знал Ты.

— И не надоело тебе рисовать? — спросила она с улыбкой. — Я принесла немного риса из нового урожая. Да оставь ты кисть хоть на минуту!

Бить отняла у него кисть и палитру, положила их на топчан и, усевшись рядом с ним, развернула сверток. Она протянула ему банан.

— Ешь! Ведь к самому рту подносят...

Ты послушно съел банан. Бить посмотрела на него и громко рассмеялась:

— Ну прямо Будда! Уж не задумал ли ты стать монахом?

Ты пристально посмотрел на девушку. Бить не выдержала взгляда и легонько хлопнула его по плечу.

— Ну, что уставился, точно проглотить хочешь?

— Такая ты мне больше нравишься.

Бить изобразила на лице обиду.

— Ему нравится такая, не правится этакая... Воображаешь больно! Не пришла бы к тебе, так и сидел бы покрытый плесенью. И ни одна девушка к тебе не придет!

Бить хорохорилась, но в голосе ее слышалась грусть. Помолчав, она спросила:

— Значит, без помады и румян я красивее?

— Не только красивее, но и вообще... лучше.

— Но ведь в таком виде ни одна кикимора не подойдет ко мне. Соображаешь? А если кто и пригласит, то от силы даст два хао. А принаряжусь, подкрашусь, могу и несколько донгов запросить. Один парень до сих пор с ума по мне сходит. У его родителей дом на Хлопковой. Вот смех! Все спрашивает, откуда я да кто родители. Я наврала ему с три короба, а он верит. Раз заплакал даже, просил выйти за него.

— Почему же не хочешь?

— Очень надо! Не нравится он мне. А потом знаю я все это: пока ухаживает, золотые горы сулит, а женится, надоем и выгонит! Все вы такие: пока своего не добьетесь, на все согласны, а уступи хоть раз — только вас и видели!

Бить вздохнула.

— Ну, а