Вашингтон - Екатерина Глаголева

Через несколько дней после инаугурации Вашингтон написал Джорджу Огастину, настоятельно прося ускорить отъезд его тетушки в столицу, где ее очень ждут. В бальной зале в Доме собраний на Бродвее даже установили специальный диванчик на возвышении для президентской четы, но было ясно, что к балу, назначенному на 7 мая, Марта не поспеет.

Президент по-прежнему был объектом повышенного внимания, каждый его шаг подробно обсуждался, поэтому нужно было принимать во внимание любую мелочь, ведь он устанавливал норму поведения для всех последующих глав государства.

В Конституции были перечислены его права и обязанности, но никак не способы, какими их надлежало исполнять. По своему обыкновению Вашингтон обратился за советом к разным людям — Адамсу, Мэдисону, Гамильтону, Джею, Ливингстону: нужно придумать какой-то механизм, запустить его, а уж там дело пойдет само собой. Президента осаждали посетители, пришедшие по делу и без дела, его приглашали на самые разные мероприятия. Куда он может пойти, а где появляться не следует? Как избавиться от докучливых просителей и при этом не прослыть гордецом? Как, наконец, организовать работу?

Гамильтон посоветовал ввести для посетителей еженедельный прием, наподобие королевского, а также официальные обеды с небольшими группами законодателей, за которыми можно было бы обсуждать государственные вопросы и назначения на должности. Приглашения на частные обеды лучше отвергать и держать дистанцию.

Вашингтона это вполне устраивало: он не любил светской жизни, тяготился обществом незнакомых людей, поэтому ограничил свои выходы в свет строгим минимумом. Так, 11 мая он смотрел в театре на Джон-стрит одну из своих любимых пьес — «Школу злословия» Шеридана. Когда Вашингтон узнал от директора театра, что представление обычно начинается в семь вечера, однако можно задержать начало до его приезда, то заверил, что ждать никому не придется, и явился ровно в семь.

В газетах объявили, что приемы на Черри-стрит будут проводиться по вторникам в три часа пополудни; в другие же дни просят президенту не докучать. Посетителям необходимо было иметь при себе рекомендательное письмо.

Прибывших на прием приветствовали секретари — Хамфрис, Лир, майор Уильям Джексон или Томас Нельсон-младший, сын губернатора Виргинии — и помогали выйти из экипажа. Ровно в три часа двери столовой распахивались и Вашингтон встречал посетителей, стоя у камина в величественной позе. На нем был костюм из черного бархата, на руках — желтые перчатки, волосы стянуты в хвост и напудрены. Ровно в четверть четвертого двери закрывались, и те, кто не успел войти, на прием уже не попадали. Лишнюю мебель из комнаты вынесли, чтобы было больше места. В последнее время Вашингтон начал глохнуть, зато у него была прекрасная память на имена, поэтому Дэвид Хамфрис громким голосом объявлял гостей. В самый первый раз Хамфрис так помпезно произнес имя самого президента, что тот неодобрительно покосился на него.

Гости подходили по одному, обменивались поклонами с Вашингтоном и становились в круг. Рукопожатий не было — Вашингтон клал одну руку на эфес шпаги, а в другой держал треуголку с кокардой и черным пером. Медленно обходя по кругу посетителей, он успевал поговорить с каждым, а затем возвращался на свое место у камина. После этого всё повторялось в обратном порядке: гости по очереди раскланивались и уходили. В четыре часа прием заканчивался.

Четырнадцатого мая в Маунт-Вернон прибыл еще один племянник Вашингтона, девятнадцатилетний Роберт Льюис, чтобы сопроводить первую леди в Нью-Йорк. Оказалось, что к отъезду еще ничего не готово. Марта руководила укладкой вещей, в доме стоял дым коромыслом. Только через день дорожными сундуками набили фургон, а Марта с Нелли и Вашиком погрузилась в карету и отправилась в путь в сопровождении шести рабов. Остальные всячески выражали свое огорчение от расставания с госпожой. На подъезде к Филадельфии ее встретили глава городской администрации и кавалерийский отряд почетного караула. Наконец 27 мая она достигла Элизабеттауна, где ее встречал супруг, и повторилась та же церемония, что и месяц назад. Малыш Вашик пришел в восторг от поездки на барже и от парада, а Нелли часами простаивала у окна на Черри-стрит, разглядывая проезжающие нарядные экипажи.

В президентской резиденции теперь проживало 30 человек; три секретаря — Хамфрис, Нельсон и Льюис — спали в одной комнате на третьем этаже. Хамфрис тогда писал пьесу и по ночам расхаживал по холлу в ночной рубашке, декламируя стихи.

Всего через день после приезда Марте пришлось устроить ужин в честь руководства Конгресса, а еще через день она давала прием для всего нью-йоркского общества (ее согласия никто не спрашивал). «У меня нет ни получаса времени для себя самой с самого дня приезда», — жаловалась бедняжка в письме Фанни Бассет. Привыкшая одеваться просто, Марта теперь должна была следовать моде (по примеру супруга она заказала для себя ткани отечественного производства), к тому же ее седые волосы каждый день укладывали в новую прическу. Возможно, женщина помоложе была бы рада поменяться с ней местами, но Марту всё это тяготило. Однако она не подавала виду и по-прежнему была радушна и приветлива с многочисленными гостями. Зрение начало ее подводить, зато зубы были не так плохи, как у супруга, позволяя улыбаться.

Однако улыбка довольно быстро исчезла с ее лица: в середине июня у Джорджа поднялась температура, а на бедре образовалась и стала быстро увеличиваться опухоль, причинявшая такую боль, что он не мог сидеть. Супругов пронзило воспоминание: четыре года назад точно такие же симптомы возникли у одного из надсмотрщиков, и он истаял как свечка.

К президенту призвали доктора Сэмюэла Барда, который сильно встревожился и несколько дней не отходил от постели высокопоставленного пациента. «Я не боюсь смерти и готов услышать худшее, — сказал ему Вашингтон. — Сегодня или через 20 лет — какая разница? Я знаю, что я в руках Провидения». Но его окружению было не всё равно, сегодня или через 20 лет. Президента только что избрали! Новость о его болезни тщательно скрывали, и обыватели могли догадаться, что что-то не так, лишь по косвенным признакам: движение по Черри-стрит перекрыли, а перед резиденцией разбросали солому, чтобы гасить звук шагов.