Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год - Николай Коняев

Если б знали Вы, как пылко Принимается посылка, Извлекается бутылка С кипяченым молоком, Бутерброды, и печенье, И компоты, и варенье. Замираем в умиленье Перед каждым узелком. Что верны и справедливы Эти строки, что прочли Вы, И что кайф у нас сплошной; Что в Дерябинском Эдеме Коротают люди время За едой и за игрой; И что шахматы и шашки Процветают в каталажке, В нашей камере шестой — Приложеньем рук десятка Подтверждаем для порядка За порукой круговой… Рабинович, наш десятский, истый вождь коммуны братской. Тих, услужлив, мил и скромен поддесятский наш Соломин. Помпер, даже под замком Горд своим воротником. Примирен с судьбой нелепой Юлий Осипович Лепа. Мандельштам Исай, пиита, не лишенный аппетита. К медицине сердцем рьян Мандельштам Максимилиан. Полон доблести гражданской жизнерадостный Пумпянский. В этой лучшей из коммун Есть и Юрочка Юркун. И Алейников — сангвиник, духом вечный именинник. И Рождественский — лесник Вот какой у нас цветник.

Сбоку сделана приписка: «Этот документ арестован, когда автор его хотел его отправить из тюрьмы на волю».

Разумеется, можно говорить и о бодрости, и о силе духа узников, но все равно очень трудно свыкнуться с мыслью, что стихотворение отправлено из Дерябинской тюрьмы осенью 1918 года.

Особенно, если сопоставить стихотворное послание с теми письмами и прошениями, что составляли в это время в своих камерах заключенные по делу «Каморры народной расправы».

Поэтому и рассказ о днях, проведенных в заключении Каннегисером, выглядит на этом фоне почти невероятным, словно Леонид в какой-то другой тюрьме сидел, в другое время, при другом режиме…

Снова, как и на Гороховой, придумывает он в Кронштадтской тюрьме новый план побега и снова попадает в уже испытанную на нем чекистами ловушку.

Снова часовой, которого подрядил Каннегисер носить письма, оказался стукачом. Как сообщает в своих «мемуарах» товарищ Отто, было перехвачено письмо Каннегисера Помперу. Тому самому, который в стихотворном послании «горд своим воротником».

Каннегисер излагал з письме план бегства и говорил, что 85 000 рублей на подготовку побега даст Лазарь Рабинович, который станет в стихотворном послании из тюрьмы десятским.

Участвовали (или не участвовали?) в подготовке побега и другие лица…

Из допроса бывшего прапорщика, а ныне конторщика акционерного общества Крымских климатических станций и морских купаний Григория Константиновича Попова видно, что Каннегисер предполагал привлечь к организации побега и его.

«Числа около 15 сентября ко мне пришел один господин в военной форме и передал записку от Леонида, в которой он просил помочь в материальном отношении, а также оказать помощь в побеге, который он, Каннегисер, думал совершить. Я передал принесшему записку господину 250 рублей, а также передал два адреса лиц, которые знали Леонида и которые, по моему мнению, могли помочь ему. Принимать участие в организации побега я не намеревался, так как считал это бредом больного человека».

Г.К. Попов тут, мягко говоря, лукавит. Елизавета Савельевна Банцер показала на допросе, что Попов сам приходил к ней и выяснял, кто из родственников Каннегисера остался на свободе, то есть все-таки не ограничился передачей денег, а что-то пытался предпринимать в соответствии с указаниями Леонида из тюрьмы.

Разумеется, об этом можно было бы и не говорить.

Как и в случае разрабатываемого Леонидом нападения на Гороховую, 2, вся «организация» нынешнего побега находилась с самого начала под контролем чекистов, и поэтому ни о каком побеге не могло быть и речи.

Тут Леонид ошибся.

Но зато он не ошибся в расчетах, что с его родными и друзьями ничего плохого в ЧК не случится.

Так и вышло.

Поразительно, но все лица, арестованные за попытку подготовить нападение на Петроградскую ЧК, как и все участники подготовки побега Леонида Каннегисера из Кронштадтской тюрьмы, были освобождены.

И тут понимаешь, как, должно быть, мучился Э.М. Отто, когда со своей эстонской рассудительностью он столкнулся с этой чекистской головоломкой.