Тухачевский - Борис Соколов

Всё хорошо в этом по-своему блестящем анализе. Вот только одно удивляет. Почему-то ни Бенеш, ни Александровский не задались элементарным вопросом: отчего, если прогерманский заговор в Красной армии действительно существовал, Гитлер столь поспешно организовал утечку данной информации в Прагу? Не надежнее было бы дождаться исхода переворота? Ведь в случае успеха Чехословакия от Германии все равно никуда бы не делась. А тут — риск, что информация каким-то образом дойдет до Сталина и тот успеет принять меры. Вот если бы фюрер блефовал, тогда его поведение легко поддавалось объяснению. Но и президент и посол тогда не сомневались, что Тухачевский возглавлял вполне реальный заговор, и не задумывались над фактами, не укладывающимися в данную схему.

Бенеш надеялся, что Москва не захочет лишать его страну независимости и ликвидировать там демократические свободы. Через год с небольшим, оказалось, однако, что Гитлер смог сговориться насчет Чехословакии не со Сталиным, а с лидерами западных демократий — тем же Даладье и Чемберленом в Мюнхене. Цену же сталинской дружбы Бенеш окончательно узнал через десять лет после Мюнхена, в феврале 1948-го. Как вспоминает один из руководителей советской разведки и обер-террорист генерал П. А. Судоплатов: «Молотов (в то время курировавший разведку. — Б. С.) вызвал меня в свой кремлевский кабинет и приказал ехать в Прагу и, организовав тайную встречу с Бенешем, предложить ему с достоинством покинуть свой пост, передав власть Готвальду, лидеру компартии Чехословакии. Чтобы напомнить Бенешу о его тесных неофициальных связях с Кремлем, я должен был предъявить ему расписку на десять тысяч долларов, подписанную его секретарем в 1938 году, когда эти деньги нужны были Бенешу и его людям для переезда в Великобританию. В противном случае мне предписывалось сказать ему, что мы найдем способ организовать утечку слухов об обстоятельствах его бегства из страны и оказанной ему финансовой помощи для этого, тайном соглашении о сотрудничестве чешской и советской разведки, подписанном в 1935 году в Москве секретном договоре о передаче нам Карпатской Украины и об участии самого Бенеша в подготовке политического переворота в 1938 году и покушения на премьер-министра Югославии…

Официальные советские представители и без того оказывали на Бенеша весьма сильный нажим, а тут еще и мы должны были внести свою лепту. Зубов (бывший советский резидент в Чехословакии. — Б. С.) и я провели в Праге целую неделю, и за это время Зубову, который перед войной встречался с Бенешем в присутствии нашего посла Александровского, удалось, использовав все свое умение и прошлые связи, на пятнадцать минут встретиться с Бенешем в его резиденции… Смысл нашего послания он довел до президента, сказав, что в стране произойдут кардинальные перемены независимо от того, сохранится нынешнее руководство или нет, но, по его мнению, Бенеш был единственным, кто мог бы обеспечить плавную и бескровную передачу власти. В соответствии с инструкциями Зубов сказал Бенешу, что не ожидает от него ответа, а всего-навсего передает ему неофициальное послание. По словам Зубова, Бенеш казался сломленным, больным человеком, который постарается сделать все что можно, с тем чтобы избежать взрыва насилия и беспорядков в Чехословакии… Через месяц Бенеш мирно уступил бразды правления Готвальду».

Мавр сделал свое дело — мавр должен уйти. Расчеты Бенеша, что Сталин согласится терпеть его в качестве советской марионетки, рухнули. У Москвы была марионетка по-надежнее — Клемент Готвальд. И компромат предъявлять не потребовалось (впрочем, о его существовании Бенеш помнил всегда и насчет благородства Сталина с Молотовым в момент разговора с Зубовым уже не заблуждался). Вскоре отставной чехословацкий президент скоропостижно скончался. Уж не приложили ли к его смерти руки коллеги Судоплатова из специальной «лаборатории-Х» профессора Майрановского, снабжавшей рыцарей плаща и кинжала смертоносными ядами, не оставлявшими следов? Все-таки Бенеш чересчур много знал о тайных советско-чехословацких связях. Только дела Тухачевского эта, возможно, роковая осведомленность не касалась.

И последнее, связанное с якобы переправленной через Бенеша Сталину «красной папкой» с компроматом на Тухачевского. Бригаденфюрер Беренс, якобы игравший ключевую роль во всей этой истории, до того, как его выдали Тито, находился в плену у англичан. Неужели он не рассказал бы британской разведке сенсационной новости: осуждение Тухачевского, Якира, Уборевича и других явилось следствием провокации германской разведки! Не рассказал хотя бы в надежде, что им заинтересуются и как ценного свидетеля не отправят на верную смерть в Белград (там-то вообще могли растерзать, не доводя до зала суда и виселицы)… Но ничего подобного в плену Беренс не говорил. Вероятно, Шелленберга он привлек не только тем, что давно уже был мертв, но и подходящей биографией. Первый начальник Берлинского управления Службы безопасности действительно мог использоваться Гейдрихом для столь ответственного и тайного задания, как фабрикация досье на Тухачевского… но только в том случае, если бы это досье существовало в действительности, а не было бы плодом богатой творческой фантазии Шелленберга.

Чем же на самом деле располагали Сталин и Ежов относительно связей Тухачевского с германской, японской и другими иностранными армиями и разведками? Наиболее серьезно на первый взгляд выглядит документ, добытый Главным управлением государственной безопасности НКВД в апреле 1937 года. Документ был на японском языке и представлял собой письмо японского военного атташе в Польше Савада Сигеру начальнику Главного управления Генерального штаба Страны восходящего солнца Накадзима Тецудзо. Написал же письмо от руки почему-то помощник Сигеру — Арао. Текст документа гласил: «Об установлении связи с видным советским деятелем. 12 апреля 1937 года. Военный атташе в Польше Саваду Сигеру. По вопросам, указанным в заголовке, удалось установить связь с тайным посланцем маршала Красной Армии Тухачевского. Суть беседы заключалась в том, чтобы обсудить (далее два иероглифа и один знак переводчику НКВД прочитать не удалось. — Б. С.) относительно известного Вам тайного посланца от Красной Армии № 304». Это письмо людям Ежова удалось сфотографировать во время перевозки дипломатической почты из Польши в Японию по советской территории. Качество фото оказалось низким, поэтому часть текста прочитать так и не смогли.

20 апреля Ежов доложил о перехвате Ворошилову, а тот на следующий день — Сталину. Любопытно, что для перевода столь интересного документа пришлось обратиться к… незадолго до этого, 2 апреля, арестованному по подозрению в шпионаже в пользу Японии бывшему сотруднику Иностранного отдела НКВД Р. Н. Киму — крупнейшему знатоку японского языка. Ему посчастливилось уцелеть, и в 60-е годы он дал показания Комиссии ЦК. Ким сообщил, что за расшифровку документа ему обещали значительное облегчение его участи. Снимок был очень смазанный, и перевести текст удалось только ценой огромных усилий. По словам Кима, письмо было на служебном бланке военного атташе, и писал его не сам Сигеру, а его помощник Арао, почерк которого бывший сотрудник НКВД знал очень хорошо, поскольку ранее переводил многие исполненные им документы. Одновременно с текстом перевода Ким представил письменное заключение, что документ поддельный и подброшен японцами с провокационной целью. Он не без оснований полагал, что не стали бы столь важную и секретную информацию, непосредственно касающуюся Красной армии, везти в незашифрованном виде через советскую территорию без дипкурьера, просто в опечатанном мешке с дипломатической почтой, с которым еще неизвестно что в пути случится (и действительно случилось: НКВД регулярно производил выемку японской диппочты и читал ее как свою собственную). Ким был уверен: если бы японцы захотели надежно скрыть содержание документа от глаз советской разведки, они бы передали его шифром или с дипкурьером. А в данном случае у японской разведки была другая цель: довести до сведения советской стороны содержание документа. Возможно, таким образом хотели проверить, действительно ли японская дипломатическая почта перлюстрируется.