Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

Но Святослав уже не слушал. Дружина ждала его. Сети были к сёдлам приторочены, рогатины извострены. И поняла Ольга, что потеряла сына навсегда. Улеб тискался к щеке, поворачивал к себе лицо Ольги.

«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?..»

Всякий загнанный в угол — хоть зверь, хоть человек — ищет выхода, ищет союзника, товарища в помощь...

* * *

Хазария ещё при жизни Игоря провела успешный поход на Киев, принудила князя стать её подданным и обложила огромной данью. Хазарские каганы предчувствовали скорую свою гибель, но не могли просчитать, от кого. Тогда стали они казнить всех христиан, в том числе и живших в Итиле, и живших в степи и в Причерноморье. Были вырезаны многие хазары-христиане и многие иные народы, принявшие крест Христов. Хазары вырезали алан, населявших донские степи. Изгнали священников аланских, и те, таясь конного и пешего, побрели в Киев, где пополнили и братию монашескую, в пещерах подвиг свой свершающую, и общину христианскую, коя в киевских владениях была.

Вот к ним-то — гонимым и сирым — потянулась Ольга. Потому — видела: эти люди — в горе и несчастье, а не печальны. И сколь на них беды ни обрушивается — стоят, словно ждут новых бед, и от бед тех духом укрепляются! Однажды призвала она двух варягов-дружинников, кои не скрывали, что Христу веруют, и приказала: «Ведите меня тайно на христианское моление».

Ночью молчаливые воины вывели её тайным ходом из Вышгорода и провели оврагами к пещерам киевским. Шли без огня в ослепительном сиянии лунном, сквозь чёрные тени оврага. Наверху темнел Вышгород, на другой горе светил факелами на башнях, шумел песнями дружинников и взвизгиванием девок срамных Киев. А дружинники с княгиней спускались по кремнистой, поблескивающей в лунном свете тропе всё ниже и ниже, пока от стены, словно кусок тени, не отделился монах и не протянул Ольге каганец, при свете которого она вступила в узкий ход... Задевая плечами за стены шершавого песчаника, долго шла в узком, на одного человека рассчитанном проходе, точно в самое нутро земли спускалась. Пересекались-змеились хитростные переходы, и поняла Ольга — небывальцу сюда не войти и отсюда не выйти, иначе бы давно монахов печорских перерезали. Здесь они, в самом теле земном, Христом хранимы. Потому, понимая, что над головою тяжесть земная немыслимая, не боялась её княгиня, а наоборот — словно на волю выходила. Отрывалась от забот бестолковых, бесчисленных, от всех страхов и суеты дневной.

Глухо слышалось пение, и впереди, оттуда, куда шёл монах, забрезжил свет. Стройное пение было всё громче. Никогда Ольга такого не слышала — будто голоса ангельские сплетались и расходились в разговоре. Она вышла в небольшую округлую пещеру, где стоял впервые виденный ею алтарь и священник в сияющей ризе вздымал руки перед иконами.

«Кому возвещу печали моя? Кому принесу тоску мою?..» — услышала она то, что ныло в её душе и не давало покоя.

И словно отворилась душа, и слёзы, давно кипевшие в сердце, хлынули из глаз и принесли облегчение. А прямо на неё смотрела с иконы женщина с младенцем на руках, который прижимался к её щеке...

«Милосердия двери открой мне, Господи...»

Закрывшись повоем^[7], Ольга впервые неумело сотворила крестное знамение, заслоняясь им от всех врагов и несчастий и сердцем понимая, что вера Христу — щит и заступа, ибо ничего не вершится без воли Его. И волос не упадёт с головы... Оглянувшись, увидела она это на лицах всех христиан, что стояли рядом с нею. И поняла: вот народ новый! И он обрящет отчину, таким трудом и кровию добываемую...