Идущие - Абай Тынибеков

– Повелитель, ты же знаешь всю правду о наших с ним отношениях, так к чему такие пожелания мне высказываешь. Таких сановников я не выношу на дух. Он хотя и хитрый, как лис, но мерзавец, каких поискать нужно. Ты многого не хочешь слышать, но все знают, какой он кровопийца. Он увеличивает размер дани, установленный тобою, и полученную разницу кладет себе в карман, и ты знаешь об этом, но ничего не предпринимаешь в отношении этого вора и казнокрада. Что скажешь на это? Да, меня не интересует ни его состояние, ни он сам вообще. Пусть даже сдохнет, для меня это неважно. А знаешь почему? Он служит только тебе и не думает о подданных. Они для него грязь под ногтями, не больше. И эта нелюдь – твой великий визирь… – цедя сквозь зубы каждое слово, проговорил визирь Карим.

– Как ты смеешь так вести себя и разговаривать со мной в таком тоне? – сжав кулаки, вскричал Хан-суна-шах.

– Повелитель, я веду себя так, как и подобает вести себя визирю, а ты не смей повышать на меня голос. Я как-то говорил об этом, но ты, вижу, забыл всё. Тебя раздражает не мой тон, не поведение, не отношение к твоему великому визирю, а правда, которую я говорил всегда и теперь говорю. Так что умерь свой пыл и сохрани его для других, – как прежде, спокойно заговорил визирь Карим, при этом на шаг подступив к повелителю. – И это далеко не всё, что я хочу сказать. Этот старый безродный льстец, которого ты незаслуженно возвысил, давно должен гнить под землёй. Место великого визиря по праву должно принадлежать мне. Ты это знаешь лучше всех, повелитель, но продолжаешь издеваться надо мной у всего народа на глазах. Кто тебе дал такое право? Мой род во все времена был равен твоему и превосходил все другие роды. И всё это идёт от великого предка нашего Огуз-хана. Так как ты смеешь так поступать со мной? Или ты немедленно назначишь меня великим визирем, или я начну войну. Довольно, всему есть предел. Ты понял меня? Ты считаешь, что до сих пор я не сверг тебя только потому, что слабее, но ты ошибаешься, я не делал этого только по одной причине. Я чту законы наших предков. Вот поэтому ты продолжаешь восседать на этом троне, а я терпеливо хожу в простых визирях, как эти болваны Алпан, Аслан и им подобные. Ты же знаешь, что по нашим древним законам не можешь подвергнуть казни никого из моего рода. Никого, в том числе и меня. Попробуй, попытайся нарушить этот закон, и увидишь всю мощь моей родни. От тебя и твоих родичей не останется даже следа. Ты понял, повелитель?

– Визирь Карим, да как ты… – вновь вскричал Хан-суна-шах и хотел вскочить на ноги, но визирь Карим сделал к нему ещё один шаг, наступил сапогом на подол его халата, ловко выхватил меч из ножен, приставил остриё к горлу и злобно прошептал:

– Я же предупредил, чтобы ты никогда не смел повышать голос на меня. Никогда. Ты слышишь? Это было в последний раз. А теперь отвечай, я великий визирь или нет? Я жду.

– Не бывать этому, – прохрипел Хан-суна-шах.

– Ну тогда я – повелитель. Пусть дух великого Огуза простит меня, – и визирь Карим вонзил меч в горло Хан-суна-шаха.

Тот стал захлёбываться кровью и хвататься за меч. Визирь Карим стоял и спокойно смотрел в угасающие глаза. Хан-суна-шах дёрнулся всем телом и затих. Визирь Карим вытащил из его горла меч, вытер подолом халата, вложил в ножны и повернулся к двери, заложив руки за спину. В юрту вбежал сюбаши Тычахтай. Он увидел стоящего перед троном визиря Карима, замер перед дверью, прижал ладонь к груди и склонил голову.

– Сюбаши Тычахтай, всё случилось немного раньше, нежели я задумал. Ты понял? – спокойно произнёс Карим.

– Да, повелитель, я всё понял, – склонившись ещё ниже, ответил сюбаши Тычахтай.

– А теперь слушай мои первые веления. Всех визирей, что снаружи, взять под стражу. Майсура добить и обезглавить всех его родичей. Всех до одного. Никого не щадить. Всех сановников при малейшем возмущении брать под стражу. По всем стойбищам направить гонцов. Везде призывать к спокойствию. Визиря Алпана найти и доставить ко мне. Только без грубостей. Он нужен целым и невредимым. Этого, – Карим показал большим пальцем себе за спину, – убрать отсюда, вывезти в степь и бросить на съедение шакалам. Всю свою жизнь он пил мою кровь, ни дня не давая покоя, и теперь получил сполна за это. Он недостоин быть похороненным как повелитель, и последних почестей ему никто не воздаст. Я лишаю его их. К членам его семьи приставить охрану, никого никуда не выпускать, никого к ним не подпускать. Пусть пока все остаются в своих жилищах. Ко мне никого не впускать. Моя семья под охраной?

– Да, повелитель, не беспокойся, – уверенно ответил сюбаши Тычахтай.

– Ступай, – повелел Карим-шах.

– Слушаюсь, повелитель.

Глава вторая

Яншенук находился во второй юрте торговца Берджу, выделенной для них – для него, Джарбаша и Аззама. Сами же юрты располагались в поселении для чужеземных торговцев, невдалеке от главного базара, который занимал огромную территорию и размещался в отдалении от главного стойбища канглов.

Военные действия, не так давно произошедшие между канглами и усунями, торговых людей не касались. Так было заведено всегда. С кем бы ни велись войны, никто не смел ограничивать либо запрещать торговлю. Единственное, что очень мешало торговцам, так это нападения грабителей в пути, участившиеся в последнее время. Владельцы караванов были вынуждены увеличить расходы на дополнительную охрану грузов.

Берджу не знал о том, кем на самом деле являются его новые помощники, и относился к ним как к работникам, поручая выполнение тех или иных дел. Так было задумано сян дуглу Хаан-беком для достоверности их пребывания среди торговцев. Лишь одно строгое указание получил Берджу: хорошо относиться к ним и в случае возникновения угрозы здоровью и свободе сделать всё для защиты и благополучного возвращения в земли усуней.

Если Яншенук и Аззам никогда не скрывали лиц, то Джарбаш был вынужден носить повязку на лице, дабы никто не узнал главного визиря. На вопросы любопытствующих Берджу отвечал, что его работник пострадал от пожара и полученные ожоги обезобразили внешность. Такой ответ производил должное впечатление, и люди смотрели на Джарбаша уже с сочувствием.

Джарбаш часто и надолго уходил в главное стойбище. Берджу не