Дневник Верховского - Юрий Сафронов

Почти анекдотичный случай. Григоренко написал диссертацию, где упомянул труды Свечина и Верховского, и упоминание этих фамилий было поставлено ему в упрек начальником политодела генерал-майором Билыком, который проявлял положенную ему по должности «бдительность» и готовил срыв защиты: «Некоторые наши коммунисты так увлеклись наукой, что забывают о партийности, идут учиться к царским генералам… Так, товарищ Григоренко – в перечне основных источников для его диссертации указывает таких «корифеев науки», как царские генералы Свечин и Верховский».

Григоренко пришлось пояснять начальству, что он-де взял Свечина и Верховского для критики, а не для того, чтобы проповедовать их теории… Но дело на этом не кончилось. На следующий день Григоренко был вызван к начальнику Академии генерал-полковнику Цветаеву, который устроил ему разнос за критику «уважаемых людей и подрыв их авторитета»^[608].

17 марта 1936 года Верховский отправил свое последнее письмо сестре в Ленинград. В нем он давал наставления своей сестре по устройству ее личной жизни, рекомендовал отказаться «в своих мечтаниях всегда глядеть поверх жизни». К советам своего брата Татьяна Михайловна прислушалась^[609].

1937 год. А. И. Верховский в послесловии к своей книге «На трудном перевале» с чувством глубокого удовлетворения вспоминал о первомайском параде 1936 года и подводил итоги второй половины своей военной жизни: «Мощная промышленность, созданная в Советской стране волею Коммунистической партии, дала армии новые мощные средства борьбы… Стройный марш полков Красной Армии, первой армии в мире, которая знает, на страже чьих интересов она стоит, могучий рокот танков и плавный полет сотен самолетов предупреждали врагов пролетарской революции, что на всякую попытку нападения мы непременно и обязательно ответим ударом и такой силы, что вряд ли когда-нибудь забудет его любой агрессор. Далеко позади остались холод и голод 1918 года. Не только все, о чем я мечтал восемнадцать лет назад, стало действительностью. Многое из того, о чем я тогда и не подозревал, но что совершенно необходимо для счастья человечества, осуществилось у меня на глазах‹…›

Да. Для такой цели стоило работать, стоило отдать все»^[610].

1938 год. В стране уже во всю мощь была развернута небывалая ранее клеветническая кампания, во время которой из-за боязни быть заподозренным в нелояльности клеветали даже на кристально честных людей, а иногда и на своих близких друзей… Академия Генштаба РККА не была исключением. Как следует из советского энциклопедического словаря, доносы считались проявлением «бдительности революционной». Это было «качество, присущее коммунистам, советским людям, проявляющееся в умении разоблачать классового врага. Служит острым оружием в борьбе против шпионов, диверсантов и других агентов империалистов, против остатков вражеских элементов внутри страны. Коммунистическая партия, развивая революционную бдительность, разоблачила контрреволюц. партии эсеров, меньшевиков, анархистов, бурж. националистов и антипартийные группировки внутри партии: троцкистов, бухаринцев, зиновьевцев и др., превратившихся в ходе борьбы против партии в злейших врагов советского народа, в агентов фашистских разведок, шпионов, вредителей и изменников Родины. Б. р. стала неотъемлемым качеством советского народа»^[611].

Шансов уцелеть оставалось все меньше. Еще в 1933 году наиболее прозорливые люди могли понять, какая судьба может их ожидать, если с самых высоких трибун уже озвучивалась программа борьбы с «враждебными элементами», с «вышибленными из колеи последними остатками умирающих классов: промышленников с их челядью, торговцев и их приспешников, бывших дворян и попов, кулаков и подкулачников, бывших белых офицеров и урядников, бывших полицейских и жандармов, всякого рода буржуазных интеллигентов шовинистического толка и всех прочих антисоветских элементов»^[612].

Иными словами, все эти «бывшие люди», которые «вредили, где только можно», не имели никаких шансов на существование и вследствие «селекции» должны были уступить место новой генерации «настоящих» советских людей.

Дата трагической развязки неотвратимо приближалась:

«ПОЛИТДОНЕСЕНИЕ

Доношу, что 11 марта с.г. органами НКВД арестован, как враг народа^[613], бывший старший руководитель Академии Генерального штаба РККА, профессор, комбриг Верховский А. И., беспартийный.

Военный комиссар

Академии Генерального штаба РККА

Бригадный комиссар Гаврилов».

С датой смерти А. И. Верховского долго не было полной ясности. Так, в «Биографической справке» к книге «На трудном перевале», составленной анонимным автором, указано: «В 1941 году А. И. Верховский скончался»^[614].

Кроме этой даты в разных источниках встречались другие: 1937, 1938 и 1940-е годы…

Более чем две с половиной тысячи лет назад было написано: «Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда»^[615].

В официальной справке, полученной Н. С. Мануйловой после реабилиатации мужа, дата смерти была указана 24 ноября 1940 года. Но и эта «точная» дата оказалась фальшивой… Н. С. Мануйлова, основываясь, видимо, на женской интуиции, писала в дневнике: «Я лично думаю, что он убит в 1938 году»^[616].

Первая жена А. И. Верховского Лидия Федоровна не теряла связь с его сестрой. На вопрос о ее брате она отвечала 9 июня 1938 года своей золовке в Ленинград:

«Ты вправе на меня сердиться, каюсь, виновата перед тобой, но я так устаю от этой чисто кухаркиной работы, что порой не в силах даже думать… Ни о Саше, ни о его жене ничего не известно, и вряд ли скоро можно будет что либо узнать…»