Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Все это время мюнхенский следователь Генрих Мюллер, успевший составить протокол еще до приезда фюрера, терпеливо ждал, аккуратно занимаясь сбором свидетельских показаний и готовя ясную картину несчастного случая.

А на следующее утро им всем предстояло принимать парад частей СА, чеканивших шаг по мостовым Мюнхена. Рем и Гесс стояли в открытом автомобиле фюрера, плечом к плечу, вытянув руки, и глядели на коричневые ряды. Зрелище не было красивым — оно было устрашающим. Озабоченность на круглом, загорелом лице Рема невольно сменялась гордостью, и он снова и снова выкидывал правую руку так, что швы форменной рубашки трещали на его сильно располневшем торсе.

Гесс держал руку вытянутой и уже не чувствовал ее. Он сам не мог понять, как она держится. Рядом с автомобилем находились Геринг, Геббельс, Гиммлер, партийный судья Бух. Справа стояли Штрайхер, Розенберг и остальные — и среди них, опершись о крыло «мерседеса», тяжело пьяный Роберт Лей, глядевший куда-то мимо, в собравшуюся поглазеть на парад толпу. Пуци, напившийся с ним за компанию, давно свалился без чувств, а Лей все стоял, хотя охранники были наготове, чтобы в случае чего успеть подхватить тело. Роберт пил с ночи: начал после разговора с Маргаритой и пока не закончил. Именно теперь, когда Грета стала так нужна ему, когда он думал о ней постоянно, она сказала, что уезжает к родителям в Александрию.

Она, не глядя ему в глаза, объясняла, что это ненадолго, что она вернется, но он понял — она сбегает от него.

В те дни начиналась очередная предвыборная кампания. Утром позвонил из Берлина великий манипулятор Курт фон Шлейхер. Он сообщил Герингу, что канцлер Брюнинг вскоре пригласит Гитлера для личной беседы, на которой будет присутствовать и сам «старый господин» Гинденбург.

Восьмидесятичетырехлетнему Гинденбургу оставался год президентства. У Брюнинга на этот счет были свои планы, у Шлейхера — свои, те и другие в корне отличались от планов партии и фюрера.

— Телеграмму от канцлера вы получите через месяц, — закончил разговор фон Шлейхер. — Готовьтесь.

— Теперь они у нас в кармане! — ликовал Геринг. Он уговорил Гесса все рассказать Гитлеру, но тот оставался замкнут и невосприимчив, постоянно проваливаясь в свои бездны.

Наступила ночь, и началось факельное шествие — еще более грозное зрелище, чем парад военизированных колонн. Казалось, в темном Мюнхене движется и дышит невидимое гигантское существо с тысячами огненных глаз. Колоссальная махина двигалась сама по себе, никем не управляемая, хотя ни она сама, ни окружающие не догадывались об этом. Все думали, что фюрер вызван в Берлин и его нет в Мюнхене. Все видели твердое выражение на лице Гесса, его вскинутую руку, видели внушительный торс Рема, слышали мощный голос Лея, которому с восторгом вторили тысячи молодых глоток. Но это были не они, а скорей их тени, их бравые двойники. Настоящий фюрер скрывался в своей «усыпальнице» и не хотел жить. Гесс не мог унять приступов постоянно душивших его слез. Лей пил и становился все более невменяем.

А мощное чудовище двигалось без цели и смысла, полыхая огнем, смущая и устрашая души, ожидая, когда во главе его вновь встанет чья-либо воля.

И снова наступило утро, ветреное, с капризным дождем и высоким, отливающим сталью небом. Гитлера сумели ненадолго вывести из «усыпальницы». Рудольф был с ним — вместе со Штрассером и Пуци. Роберт уехал на вокзал проводить Грету, и Эльзе удалось немного побыть с Ангеликой наедине.

…Она поцеловала холодный лоб, погладила уже тронутую синевой руку, потом села у ног. В спальне были приоткрыты окна, и тени от шевелящихся на ветру гардин медленно плавали по стенам и потолку, окружая обеих причудливой мистической игрой света.

Квартира была полна людей. На похороны Ангелики приехали из Вены мать, сестра и брат покойной, без конца твердивший, что он непременно разберется, что же здесь на самом деле произошло. Лео не верил в несчастный случаи, а мать, кажется, поверила. Она почти не пролила слез, только жалась по углам и молчала.

Эльза тоже долго молчала. Только сейчас ей захотелось говорить, сказать подруге обо всем, что мучило ее. Но ей казалось, что душа Ангелики рядом с ней, такая же робкая, как при жизни, и эту душу нельзя больше напугать.

Порою Эльзе чудилось, что это не тени, а душа Ангелики скользит бесшумно вдоль знакомых стен, ласково касаясь их, и она следила глазами, пытаясь поймать ее очертанье. Где души, где тени — так трудно понять живым.

— Вот так и мы будем ползать, как тени, пока кто-нибудь не раздвинет штор, — сказала она вошедшему к ней Рудольфу, которому ее слова не понравились. Он боялся за Эльзу.

Она покачала головой, успокаивая его.

— Я еще должна родить тебе сына. Мы с Гретой никогда не оставим вас.

— Вы с Гретой? — Он опять с испугом посмотрел на нее.

— У нее будет ребенок. Вот теперь и вы с Гели знаете.

Он сел рядом с Эльзой и долго смотрел на мертвое лицо Ангелики.

— Это все, что мы можем для вас, — тихо продолжила свою мысль Эльза. — А Гели была другая. Она похожа на Адольфа. Она пришла, чтобы дать нам урок.

— Так вот почему она… — вслух подумал Рудольф, и Эльза догадалась, о чем он.

— Да, Грета сказала, что хочет сохранить его дитя.

— Неужели она ему не скажет?

— Тогда скажешь ты. Роберту нужно помочь…

— Если бы знать, как помочь Адольфу… Он ушел.

Эльза закрыла глаза, чтобы снова увидеть живую Ангелику. Ей хотелось говорить с ней, и она говорила — то вслух, то про себя. Ей почудилось, что в комнату вошел Адольф. Нужно было оставить их наедине, и Эльза встала.

Тени плыли по стенам и потолку…

Эльза подошла к окну и раздвинула шторы. А когда обернулась, увидела, что они с Гели по-прежнему одни.

2000–2001