Атаман - Валерий Поволяев

— За победу нашего оружия! — И — выпил.

А Семенов решил продолжить наслаждение, поднял бокал, посмотрел, играет ли в нем вино? Вино играло, в жгуче-темной красной глуби его происходили некие перемещения, вспыхивали и гасли крохотные таинственные огоньки. Атаман восхищенно чмокнул губами, втянул в ноздри терпкий виноградный дух, исходящий от напитка, потом осушил бокал до дна, стараясь делать глотки маленькие, изучающие, продлевая наслаждение.

— Тост ваш был хороший, Николай Днонисьевич, — сказал он. — Я тоже за него выпил. — Семенов запоздало крякнул и обвел рукою еду, выставленную на подносе: — Угощайтесь. На голодный желудок нам будет трудно разговаривать.

В ответ Меркулов только поморщился, затем сделал рукой вялый невыразительный жест.

— Нет, вы ешьте, ешьте, — напористо воскликнул Семенов, — из дома атамана еще никто не уходил голодным! — Он совсем забыл, что и дома-то своего у него нет, что дом его остался за дальними далями, в добрых двух тысячах километров отсюда, в станице Куранжа. Иногда он видит его во сне и тут же просыпается: очень бывает ему охота вернуться хотя бы на мгновение в собственное прошлое. Однако все-таки он — Верховный правитель России, а посему значит, что дом его — вся Россия. — Ешьте! — Семенов ухватил вилкой несколько скибок^[83] жесткой бастурмы, отправил в рот и неожиданно спросил: — Скажите, Николай Дионисьевич, большевики — это ваши друзья или все-таки враги?

— Враги, — поспешно отозвался Меркулов.

— Тогда почему же вы объявили о прекращении вооруженной борьбы с ними? — Атаман перестал жевать, сжал глаза в щелки, остро впился ими в военного министра Приморья.

— По одной причине. Большевики, если бы мы не пошли на мир с ними, раскатали б нас в лепешку, сделали плоскими, как камбалу. А в остальном ни дели, ни ориентиры наши не изменились — мы считаем большевиков своими врагами.

— Ах, какое вино! — Вновь уводя Меркулова в сторону, воскликнул атаман. — М-да, молодцы, господа французу! Умеют потешить брюхо — и свое, и чужое. В отличие от нас, русских дураков. — Он помотал рукою в воздухе, будто ожегся обо что-то.

— Это — временное отступление, — добавил Меркулов и на манер атамана также рубанул рукою воздух: — Ы-ы-ых! — Только получилось это не столь лихо, как у Семенова, и Меркулов сделал сожалеющий жест.

— Попали бы вы ко мне, Николай Дионисьевич, в четырнадцатом году в сотню, когда мы немцев рубали как капусту, я бы из вас лихого кавалериста сделал.

— Чего не получилось, того не получилось. — Меркулов невольно рассмеялся. В смехе послышались торжествующие нотки.

Атаман снова наполнил бокалы.

— Николай Днонисьевич, вы напрасно считаете, что большевики оставят вас в покое. Это сегодня они с вами друзья и братья, а завтра повесят вас с братом на столбах, и будете вы на ветру раскачиваться, как рождественские игрушки. Туда-сюда, туда-сюда... Кто вас вынудил предать меня?

Лицо у Меркулова напряглось, в уголках рта появились старческие звездочки, он поплотнее вдавился спиною в кресло. Сделалось тихо. Атаман ждал.

— Японцы, — помедлив, ответил Меркулов.

— Японцы? — тихим неверящим голосом переспросил атаман.

— Японцы, — подтвердил Меркулов.

— И в обмен, простите, на что? На какие шиши и заверения?

— Нам обещают дать заем в двенадцать миллионов йен.

Атаман отставил бутылку в сторону, посмотрел на нее с тоской и отвращением, словно накануне перепил и теперь не мог понять, каким образом какая-то жалкая бутылка сумела погнать его в болезненное состояние.

— Двенадцать миллионов йен — это большая гора денег, — произнес Семенов тихо, перевел взгляд с бутылки на военного министра, нижняя часть лица у атамана, словно налитая «винцом, потяжелела — он не верил тому, что слышал. — И кто конкретно вам это обещал?

— Человек, работающий в штабе экспедиционных войск.

Атаман почувствовал, что у него сделалось потным, противно липким не только закаменевшее плотное тело, но даже усы и брови, а затылок начала медленно вползать металлическая тяжесть: не может быть, чтобы японцы отвернулись от него!

— И кто он такой есть, этот высокий чин? — спросил он прежним тихим, будто угасшим, голосом.

Меркулов не ответил.

Секретарь министра, понимая, что может услышать нечто не предназначенное для его ушей, затоптался неловко, потянулся рукой в сторону двери, но, словно уловив невидимую команду хозяина, отдернул руку и вновь распахнул только что закрытую кожаную папку. Из кармана поспешно достал модное вечное перо.

— Кто именно? — вновь потребовал ответа атаман.

Меркулов шумно вздохнул.

— Фамилию называть не буду, фамилия вам мало чего даст...

— А должность?

— Драгоман русского языка, — помедлив, ответил Меркулов.

Драгоман — значит, переводчик. Фигура не самая крупная в штабе японских экспедиционных войск, не в генеральском, естественно, звании и даже не в полковничьем и, следовательно, не по себе шапку напялившая на макушку.

У Семенова отлегло от сердца — вряд ли за этим толмачом стоят люди из правительственных кругов, вряд ли стоят серьезные банкиры и промышленники и вообще фигуры первого ряда. А те, кто стоит, — это обычная пьяная самодеятельность, не больше.

— Ничего у вас из этой затеи не получится, — убежденно произнес Семенов, снова подтянул к себе бутылку с вином, глянул на свет — в глубине бутылки зарезвились, заскакали веселые огоньки. Ему сделалось жалко вина — потратил его впустую.

— Скажите, Григорий Михайлович, верно, что вы собираетесь идти на Хабаровск? — аккуратно поинтересовался Меркулов.

— Верно.

Меркулов с облегчением вздохнул: если Семенов пойдет на Хабаровск, то там и увязнет, ему будет уже не до Владивостока, не до Меркуловых. Он осторожно насадил на вилку кусок бастурмы, съел, даже не почувствовав ее вкуса — настолько был увлечен своими мыслями. Он перестал бояться Семенова: раз тот идет на Хабаровск — значит, им с братом не страшен,

А Семенов смотрел на него в упор и размышлял невесело: «Ну и лиса же ты, Меркулов! Однако морда твоя все выдает — и то, что ты думаешь в сию минуту, и то, что только собираешься подумать. Продал меня за тридцать серебреников, продашь и других, в том числе и братца. Только вот Россию продать я тебе не дам... Понял, Меркулов? И в Хабаровск я пойду только тогда, когда укреплюсь в Приморье, понял?»

Меркулов, словно прочитав эти мысли, потянулся к Семенову с бокалом:

— Григорий Михайлович, хочу выпить за ваше здоровье.

— Пожалуйста! — отозвался атаман, голос его был доброжелательным, налил гостю вина и только сейчас, словно о чем-то вспомнив, перевел взгляд на клювастого секретаря: — А ты чего переминаешься с ноги на ногу, как ворона на погосте? Иди на камбуз, там тебе дадут кусок мяса с атаманского стола.