В пасти Дракона - Александр Красницкий

Беднягу заранее оплакивали. Все были убеждены, что ему не миновать страшных мук. Нейстгауз, очутившись V китайцев, не только был ласково принят ими, но даже досыта накормлен и напоен, и после китайским властям пришлось чуть не силой отправлять его к соотечественникам.

Вообще отношение китайцев к осаждённым представляется в высшей степени странным.

С утра начиналась бомбардировка, стреляли, не причиняя вреда, крупповские пушки, потом всё стихало; затем приносили письма от «князя Цина и прочих». В письмах предлагалось европейцам сперва перейти в здание цунг-ли-яменя, где бы правительство могло принять на себя охрану от озлобленного против них народа; после этого предлагалось доставить всех, кто ни был в посольствах, в Тянь-Цзинь; присылались фрукты, вода... оказывались всевозможные в подобном положении любезности.

Был даже такой случай...

Постреляли-постреляли китайцы из пушек да ружей, а потом явились к баррикадам для «дружеской беседы». Началось то, что по-русски называется «тары-бары-растабары». Китайцы добродушно посмеивались, и вот в одну из таких бесед они пригласили молодого француза Пельо в гости «чайку попить».

Французик был прислан сюда из Тонкина для изучения Китая и несколько знал языки страны. Недолго думая, он решил не упускать такого прекрасного случая для наблюдения, принял радушное приглашение и полез через баррикады.

— M-eur Pelliot, куда вы? — закричал ему командовавший французским отрядом. — Нельзя, назад! Вы погибнете...

— И не подумаю! — отвечал Пельо. — Со мной обращаются ласково, приглашают радушно. Часа через полтора вернусь...

— Я приказываю вам назад! — закричал командир.

Пельо только рукой махнул ему в ответ и преспокойно отправился с китайцами в улицы Пекина.

Бледный, дрожащий командир отряда сообщил по начальству об этом случае.

— Да как же вы выпустили этого сумасброда! — накинулся на него главный начальник французского десанта.

— Но помилуйте, не мог же я стрелять в него! — оправдывался тот.

— Его немедленно замучают, и это будет на вашей совести...

Всех взволновало это происшествие. Обсуждали уже вопрос, как бы выручить бедного молодого человека, но так как обсуждение по существу и в деталях продолжалось битых два часа, то решили, что Пельо уже погиб и выручать его нечего...

Так и похоронили совсем молодца, когда вдруг со стороны заграждений пронеслась весть:

— Пельо здоров и невредим... назад идёт!

В самом деле, француз целёхоньким возвращался из своей прогулки по Пекину. Мало того, у него руки были полны всевозможными фруктами, которые с французской любезностью он поспешил предложить дамам.

Он был в несказанном восторге от приёма.

Оказалось, что его встречали с почестями, отвезли к какому-то (он не мог назвать имени) мандарину, там его угощали чаем, печеньем, фруктами, последних даже с собой надавали... Так радовался Пельо своему визиту, что, казалось, готов был снова полезть за баррикаду к такому врагу...

Дамы тоже были довольны тем, что молодой человек не забыл их. Они очень мило благодарили французика за память.

Вообще дамы, которым пришлось разделить осаду со своими супругами, к великому удивлению, оказались очень недурными хозяйками. Всегда в изящных изысканных туалетах, милые, грациозные, они даже находили время заглянуть на кухню, распечь поваров за дурное приготовление кушаний; за завтраком и обедом они с салонной изящностью разливали по тарелкам суп, раскладывали мясные кушанья. Чай они предлагали с такой милой услужливостью и с приветливостью, что невольно в их салонах забывались и свинцовый град, и лопавшиеся временами над головами осаждённых гранаты.

Мало того, эти милые бедняжки решились ради переживаемого времени на жертву почти немыслимую. Для баррикад понадобились ограждения, а для тех — мешки. Прелестные участницы осады снизошли до того, что нашили для укрепления баррикад мешков... из шёлка, атласа, гардин, ковров, награбленных европейцами в соседнем дворце принца Су. Драгоценные шёлковые ткани, подарки бесчисленных богдыханов, сохранявшиеся целые столетия, как святыни, под их нежными пальчиками быстро превращались в мешки, которыми укреплялись баррикады... Вряд ли когда-нибудь от Сотворения мира возводились во время войн такие укрепления... Баррикады в яркий солнечный день казались красивой театральной декорацией — так они пестрели всеми цветами радуги... Очевидцы отмечали с восторгом это сказочное великолепие.

Но несмотря на всё это, у русских — господ Покатилова, Попова — невольно зарождалась тревога. Дни шли за днями, а никакие вести извне к ним не доходили. Они не стояли за суммой, только бы подать о себе весть в Тянь-Цзинь, где, как они предполагали, должны были находиться европейские войска.

О том, что войска в Тянь-Цзине, осаждённые узнали от князя Цина, подписывавшегося на своих письмах к посланникам «князь Цин и прочие». Дин уведомлял посланников, что взятие Таку без предварительного объявления войны и последовавший на тех же основаниях поход на Тянь-Цзинь вынудили китайское правительство поднять оружие; Цин указывал, что до того времени против европейцев озлобились одни только боксёры и чернь, но осаждённые ничему этому не хотели верить. Мало того, прекращение бомбардировки, «перемирие», как они называли любезности, оказываемые им со стороны китайцев, все они считали опасением за будущее и вообще за предзнаменования близкого появления европейских войск в Пекине. Уверенность эта дошла до того, что на митингах был возбуждён вопрос об отливке медали в память осады, причём в виде надписи на этой медали предлагалось библейское «Мани Тэкел-Фарес».

— Самая подходящая к случаю надпись! — восклицал мистер Раулинссон. — Разве не походит в настоящее время Китай на царство Валтасара?

Этот вопрос обсуждался очень горячо. Ораторы даже забыли лаун-теннис, в который имели обыкновение потрать время от времени. Целые фонтаны красноречия изливались по сему поводу. На колокольной башне даже было вывешено объявление, и вопрос о медали явился самой жгучей темой бесед в эти дни.

Впрочем, были люди прозорливые, занятые вопросами более насущной необходимости. Приходилось думать, как удастся разместиться в Пекине, когда придут войска. Наиболее предусмотрительные с высоты стены начали уже приглядывать здания для своих квартир, а некоторые даже находили, что для этой цели с большим удобством может служить святая святых Китая — дворец богдыхана.

Одно время среди осаждённых был героем дня русский казак Бичуев. На него даже негодовали все эти европейцы, для которых русский человек представлялся чуть ли не чем-то вроде китайца.

Незадолго перед тем один из пекинских купцов Имбек отдал молодцам весь свой магазин, который легко мог подвергнуться разграблению со стороны китайцев. Матросы и казаки не замедлили воспользоваться удачным случаем и все из магазина перетаскали в посольство, поделившись своей добычей с американцами. Пошёл пир горой. Целые дни рекой лилось шампанское. Пили на славу из всех бутылок, не упустили случая выпить и Гуни-ади-Янос^[78], которое, впрочем, «никому не поправилось». В запасах магазина был и стрихнин. Бичуев припрятал его на всякий случай, хотя всем было разъяснено, что это — страшнейший яд.