Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Рассказывая это, Булат от души смеялся, по привычке прикрывая рот ладонью, стараясь в этом эпизоде изобразить себя неудачником и еще большим простофилей.

Вспоминаются забавные случаи, характерные для начала перестройки, когда Горбачев начал антиалкогольную кампанию, возглавленную Егором Лигачевым.

Однажды весной 1985 года утром в мастерской раздался звонок. Как ни странно, я услышал голос Булата: время для него было необычно раннее. Он приглашал нас с Беллой на ланч в Дом литераторов.

В час дня мы с Беллой вошли в полупустой зал ресторана. Яркие лучи солнца пробивались сквозь шторы и освещали Булата и Ольгу, сидевших за столиком в центре зала. Когда подошла наша знакомая официантка, Булат торжественно произнес:

– Принесите нам, пожалуйста, бутылку водки!

И заказал соответствующую закуску. Официантка в ужасе закрыла лицо руками. Запрет на водку был так строг, что она растерялась, но, видя за столом столь почтенных литераторов, пошла исполнять заказ. Булат был очень доволен произведенным эффектом. Из-за соседних столиков гости с интересом следили за развитием событий. Наполнив рюмки, Булат произнес торжественный тост, из которого явствовало, что он желает выпить тогда, когда ему этого хочется. Настроение у присутствующих резко поднялось, люди заулыбались и принялись по мере сил нам подражать.

Парадоксально, что за границей мы с Булатом порой встречались чаще, чем дома. Так случилось на выступлениях в Германии, куда нас пригласил Эккехард Маас.

История нашего знакомства такова: в жаркий летний день 1983 года в дверь моей мастерской позвонили. На пороге стоял странный человечек с бритой головой, в крошечных круглых очках в тонкой черной оправе, в холщовой блузе навыпуск и таких же бесформенных холщовых штанах и сандалиях на босу ногу. Он непринужденно спросил на чистейшем русском языке:

– Здесь живет Белла Ахмадулина?

– Да. Только ее сейчас нет дома, – ответил я и пригласил его войти.

Спокойно и отчасти даже величественно кивнув, он с интересом оглядел пространство мастерской. Я выслушал захватывающий рассказ о том, как он, будучи чистокровным немцем, приехал туристом в нашу страну и остался дольше положенного срока, проживая сначала в гостинице, а потом у друзей. Его нисколько не заботили юридические формальности, связанные с регистрацией в строгой системе советского паспортного режима.

Больше того, он, практически не имея документов, проехал по железной дороге до Ташкента, где его все-таки задержали, но он как-то выкрутился. Затем добрался до Тбилиси, где провел несколько счастливых дней, обзавелся кучей знакомых и, переполненный прекрасными впечатлениями, вернулся в Москву. Движимый таким же непосредственным чувством, он пришел и в мастерскую в надежде на встречу с Беллой.

Экки мне чрезвычайно понравился и даже полюбился – за его смелость в общении с властями и за дух вольного космополитизма. Он с гордостью рассказал, что пишет стихи и переводит на немецкий русских поэтов, продемонстрировав книжечку собственных переводов Владимира Маяковского. Но оказалось, что любимцем Экки был Булат Окуджава. Экки имел чрезвычайно тонкий слух и исполнял песни Булата как по-русски, так и по-немецки в своих переводах, причем в смысле точности звучания пел безукоризненно.

Ну и, наконец, выяснилось, что Экки находится в оппозиции к властям ГДР, дружит со знаменитым бардом Вольфом Бирманом, эмигрировавшим в ФРГ, и сочиняет песни протеста, которые исполняет под гитару.

Экки задался целью организовать совместные выступления Беллы и Булата в Германии. Как ни странно, со временем это стало возможно, и мы с Беллой, Булатом и Ольгой прилетели в Мюнхен. Думаю, своим успехом вечера были обязаны отличным переводам Экки: немцы слушали Беллу и Булата, затаив дыхание. Платили за выступления немного, однако не настолько, чтобы мы отказались от обеда в хорошем ресторане. Каждый раз мы приглашали с собой Экки, но тот наотрез отказывался питаться за чужой счет. Он был очень беден, хотя имел возможность зарабатывать. Экки ездил на огромном разбитом “шевроле”, в багажнике которого возил музыкальный ящик, напоминавший столь любимую мной шарманку. Он оставлял машину на ближайшем углу, ставил music box на маленькую скамеечку, бросал перед собой шляпу для сбора денег и исполнял популярные немецкие песни, которые “знала” его шарманка. Потом брал в руки гитару и пел песни собственного сочинения, а иногда и песни Булата по-немецки. Публика не оставалась равнодушной: к концу нашего обеда Экки появлялся в ресторане и заказывал лучшие блюда и большую кружку пива.

Позднее мы с Экки встречались в Берлине. Он производил впечатление человека неприкаянного, тем не менее у него была хорошая квартира несколько богемного вида. Мебели не имелось, в качестве сидений были разбросаны подушки, а со стен спускались коврики, переползавшие на пол, чтобы на них тоже можно было сесть, висели разнообразные плакаты, начиная с концертных афиш самого хозяина до анонсов авангардных художественных выставок.

Пока Германия была расколота на два государства, Экки находился под пристальным вниманием печально известной гэдээровской разведки Штази и был на этом зациклен. Когда архивы Штази рассекретили, Экки зачитывался материалами по своему делу, изучая доносы близких знакомых.

В его гостеприимном доме случались трогательные встречи: скажем, с обосновавшимся в Германии Фридрихом Горенштейном или с режиссером Александром Аскольдовым, снявшим знаменитую картину “Комиссар”, которую советские чиновники на двадцать лет отправили “на полку”.

И конечно, у Экки мы знакомились с берлинской богемой – художниками, литераторами, актерами. Навсегда запомнились вечера, на которых пел Булат, Белла читала стихи, а переводчиком и душой компании был сам хозяин.