Младший брат - Салтанат Бодыкова

К примеру, когда Айнабек, недовольно вздохнув, схватил тряпку и стал вытирать брызги на полу, вокруг ведра под рукомойником, Канабек с полотенцем в руках, сказал как бы в пустоту:

— Я этот дом своими руками строил. И полы постелил, не то, что другие. А кто за немцами подтирал, тому не привыкать. Хоть польза есть.

Положение усугубляла аккуратность Айнабека, переросшая в самую, что ни на есть страсть к порядку. Неизменно, после заката, бегал по дому, сдергивая тряпки-шторки на маленьких окнах, а утром проделывал обратное. Смастерил мухобойку, прикрепив кусок резины к палке и яростно колотил по мухам. Если дети что-нибудь рассыпали, тут же брал в руки веник и железный совок.

Жумабике тихо радовалась новым порядкам. Теперь, рядом с уличной печью, всегда лежали стопка дров и кизяка, но не тех, высохших коровьих лепешек, что собирали по округе дети, а утоптанный овцами в загоне, спрессованный и аккуратно нарезанный на квадраты.

Как-то Толеутай-ата заговорил о срочном деле по хозяйству, по привычке обращаясь к младшему сыну. На что, Канабек безжалостно заметил:

— Я что, один все должен делать? Скажи этому нахлебнику, пусть займется, наконец, мужской работой. Или пусть уходит из этого дома.

— Прояви уважение к своему старшему брату, — устало напомнил несчастный отец.

— Он мне не брат, он немецкий батрак.

— Откуда в тебе эта жестокость, сынок?

— Из детства, отец. Вы били меня камчой.

— За лень и непослушание. Сыновей нужно воспитывать в строгости.

— Вы меня никогда не хвалили. И даже если мы с ним — небрежный кивок — вдвоем что-то делали, хвалили вы только его.

— Не пойму, о чем ты говоришь, сын мой? Я люблю всех своих детей одинаково, и тех, что умерли и живых.

— Я помню, как вы объясняли этому…каким должен быть мужчина, его обязанности. Я что-то такого напутствия так и не услышал.

— Не успел я. Жизнь стала тяжелой. Сначала поборы, продналог этот проклятый, потом коллективизация и голод.

— А потом — война…, — язвительным тоном продолжил Канабек.

— Отец, не ссорьтесь из-за меня, — вступил в разговор Айнабек, — завтра я пойду искать работу.

— И поищи, где жить заодно!

Айнабек, оставлявший без ответа любые нападки брата, в этот раз с горечью подметил:

— Если бы была жива Анашым, ты бы не посмел выгонять меня из дома.

Канабек мысленно с ним согласился. Это отцу надо доказывать свою любовь к детям, материнская же любовь как гранитная скала: была, есть и будет. Сомневаться в ней, все равно что сомневаться в неизменной сути бытия! Поэтому, да, будь Анашым жива, он бы и слова не сказал против брата.

Айнабек, тем временем тихим голосом продолжал.

— Ты живешь с моей женой, а мои дети считают тебя отцом. Тебе этого мало, ты хочешь лишить меня отца и дома.

— И твою жену и твоих детей я кормил и защищал.

— Дети мои, перестаньте. Это я виноват, сынок, прости, простите меня, — старик закрыл лицо руками.

— Не надо перед ним извиняться.

Вот так любой разговор на незначительную тему перерастал в склоку, полную обид и обвинений. Возможно, Канабек и смирился бы с присутствием брата в доме, тем более что Айнабек устроился работать на кирпичный завод и виделись они теперь пореже, но…

Вечер выходного дня Айнабек решил посвятить переборке содержимого сундука. Обрезки тканей, посуда и прочие вещи были сложены так небрежно, что руки сами тянулись навести порядок. На самом дне сундука он нашел круглый, жестяной короб с крышкой. Аккуратными движениями рук снял крышку. Среди кучи всяких бумаг и справок блеснула медаль. Он осторожно вытянул ее на свет. Айнабек, хоть и обученный грамоте, но за отсутствием практики чтения, многое подзабыл, поэтому слова тиснёные на золоте, прочитать смог лишь, изрядно попотев: «за мужество и героизм».

От волнения лицо занялось жаром. Чья эта медаль? В комнате на стене висел китель брата, на нем прикреплены награды: медаль «За оборону Москвы» и орден Отечественной войны второй степени. Если эта медаль принадлежит брату, почему она лежит отдельно?

Вот так, с зажатой в руке медалью, он и вышел из дома. Жумабике на печи готовила баурсаки: в казан с кипящим маслом кидала кусочки дрожжевого теста. Дочери помогали ей, маленькие дети носились по кругу, жуя на бегу баурсаки. На лавке, возле входа в дом сидели Толеутай-ата с внуком. В нескольких шагах от них курил Канабек.

Айнабек сел на лавку рядом с отцом и протянул ему медаль.

— Чья эта медаль, отец?

Старик повертел ее в руках и светло улыбнулся.

— Она твоя, сынок. Председатель колхоза, помню, вызвал меня и вручил, сказал, что это тебе, за оборону Сталинграда. Возьми, она твоя.

Айнабек бережно берет ее в руки и сквозь пелену перед глазами от набухших слез, не видит приближения младшего брата. Радостное мгновение обрывает злой окрик.

— Отдай, подлец. Ты слышишь меня? Ты ее не заслужил.

Айнабек зажимает в кулаке медаль.

— Не отдам, она моя. Я воевал за город Сталинград.

Айнабек встает в твердой решимости отстоять медаль, но силы не равны. Младший брат, хоть и ниже ростом, но шире в плечах, да и всегда был сильнее тщедушного Айнабека.

Канабек не размахиваясь, бьет Аинабека кулаком в живот и тот, согнувшись, роняет медаль. От второго удара Айнабек падает на спину.

Все происходит так стремительно что реагирует семейство Смагуловых на драку, а если быть точнее, на избиение, лишь когда Кайнабек начинает методично и даже как-то отстраненно, пинать лежащего на земле брата. Кайнабек не слышал плача и криков детей, воплей жены, дребезжащего голоса отца, старческими руками пытающегося схватить его. Не видел Амантая, ставшего перед ним и отчаянно кричавшего «аке, аке». Просто сдвинулся чуть в сторону и продолжил пинать, недвижно лежащего брата.

Жумабике оттаскивает сына от разъяренного мужа. Прибежавшие на шум соседи — отец и сын — в четыре руки скручивают Канабека, дают ему время успокоиться и отводят в сторону.

Чуть позже, когда тело брата, общими усилиями, занесли домой, соседи ушли, Канабек на месте недавнего побоища, в пыли, нашел круглый кусочек золота и закинул его на плоскую, кое-где поросшую травой, крышу дома. Посмотрел на закатное небо, на дверь дома и ушел спать на сеновал.

Глава 9 Батыр

Айнабек, с трудом передвигая ноги, добрался до окраины аула. Вдохнул пряный, степной воздух и побрел дальше. Сел на траву. Как же тяжело ходить.

Неделю он пролежал дома, Жумабике отпаивала его кумысом,