Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию... - Николай Ямской

Ставший печально известным приказ № 200 был озаглавлен «О случаях трусости и сдачи в плен и мерах по пресечению таких действий». Согласно ему, всех отступающих легко можно было зачислить в дезертиры, а военнопленных объявить предателями и изменниками. Предполагалось, что позорная участь попавших под этот веющий могильным холодком документ сразу же всколыхнет всех остальных. И впредь каждый предпочтет получить пулю в бою, а не перед строем. Однако коренной причины поражений Красной Армии документ не касался, а следовательно, и не решал. Это главное заключалось отнюдь не в трусости тех или иных конкретных лиц. Дезорганизованная еще в мирное время армия оставалась таковой и в бою. В ее действиях отсутствовали элементарный порядок и должное управление. Потому что там, где оно реально присутствовало, реально не в виде начальственной палки, а как элемент воинского искусства – сразу же обнаруживалось, что даже отступление, даже полное окружение еще «не вечер». И тот же приказ № 200, хотели того его высокопоставленные сочинители или нет, в части, где пропагандировалось нечто безусловно положительное, это доказывал. Позитив содержался в действиях командующего 3-й армией генерал-лейтенанта В. Кузнецова, который, отступая от города Гродно вместе с подчиненными ему командирами, «умело, с уроном для врага вывел из окружения 498 вооруженных красноармейцев». А заодно «помог пробиться из окружения частям 108-й и 64-й стрелковых дивизий» ^[10].

В атмосфере всеобщего хаоса и организационной неразберихи такое поведение дорогого стоило. Поскольку сохраняло в войсках боевой настрой и создавало потенциал к переходу в контрнаступление. Что, между прочим, генерал-лейтенант В. Кузнецов убедительно продемонстрировал уже через два месяца под Москвой.

О том, что Москва вот она, считай, уже за спиной, лейтенант Иванов не то чтобы задумывался – на то у него не было ни сил, ни времени – а скорее чувствовал. Будто с каждым шагом назад все ближе и ближе подступал к какой-то невидимой черте, за которую, хоть умри, но переступать нельзя. Впрочем, в его ситуации как раз умереть-то было легче всего. Сложнее было выдергивать себя и свои расчеты из свинцового плена страшной усталости. Обгонять действия противника на три шага вперед, чтобы отступить только на один. Менять позиции. Засекать цели. И бить прямой наводкой. Огрызаться осколочным, фугасным, бронебойным. Долбить по врагу из шипящих на дожде раскаленных стволов. Долбить до пороховой рези в глазах. До почти полной глухоты и сочащейся из ушей крови…

Думать в масштабе фронтов и участков было не его работой. Такими категориями могли мыслить Жуков, Кузнецов другие командиры высоких рангов. Иванову на войне была выделена всего лишь маленькая делянка, на которой он был един в двух лицах: воевал, отдавая, как командир, приказы другим, но при этом сражаясь на передовой лично, по-солдатски.

Зачем было в этих условиях гадать, скажем, на неделю вперед, если поутру не знаешь, доживешь ли до вечера?

В боях у городка Парфино близ озера Ильмень Псковской области у батареи Иванова работы оказалось ну просто невпроворот. Лейтенант дерзко, даже можно сказать нагло, выдвигал расчеты на самые танкоопасные направления. И оставлял позицию только тогда, когда был уверен, что те, чей отход прикрывали его пушки, зацепились за новый рубеж. Сама батарея при этом каждый раз оказывалась в условиях круговой обороны.

Иванова это не смущало. Он заранее готовил на данный случай маршруты выхода. И поэтому из западни, как правило, выскальзывал.

К сожалению, в ходе боестолкновения у реки Ловать сделать этого не удалось. Внезапным фланговым ударом немцы отсекли передний край от второго эшелона. А заодно и наблюдательный пункт Иванова, откуда он направлял огонь оставшейся у него за спиной батареи. Натасканные лейтенантом батарейцы успели с позиции сняться. А вот отпрянувшую назад пехоту немцы кинжальным фланговым огнем перебили почти всю. Сам же Иванов уцелел только потому, что с двумя прибившимися к нему солдатами пошел не назад, а вперед, где темнела стена большого соснового бора. Там с наступлением сумерек можно было надежно укрыться от преследования…

Ночью в занятом гитлеровцами Парфино аппетитно задымили полевые кухни и загорланила на всю округу радиоустановка. Предложенный ею репертуарчик был явно рассчитан на окруженцев. Программа началась с песни «Широка страна моя родная». А продолжилась текстами типа «Сдавайтесь в плен. Мы вас накормим. У нас уже находятся ваши товарищи такие-то, такие-то… Они подтвердят!».

Видно, что-то из этой «лирики» сработало. Потому как вырвавшись поутру из глубокого, словно обморок, сна, Иванов своих спутников не обнаружил. Зато начавшие спозаранку прочесывать лес немцы как-то на удивление плотно стали его обкладывать со всех сторон.

К счастью, у преследователей почему-то не оказалось собак. Благодаря чему лейтенант, петляя средь стволов и отстреливаясь, сначала оторвался от погони. А потом, перекантовавшись до ночи в укромном местечке под поваленным деревом, кружным путем побрел в направлении озера Селигер.

К своим вышел в районе Полы. На родной батарее обрадованные ребята вручили своему командиру свеженький номер армейской газеты «Знамя Советов» с посвященной ему заметкой. В газете лейтенанта Иванова называли «Героем Отечественной войны», а также «бесстрашным» и «неуловимым». После этого «всезнающий солдатский телеграф» понес слух, что наверх пошло представление на награждение Иванова чуть ли не Золотой Звездой Героя Советского Союза.

Каких-либо следов того представления в дальнейшем так и не обнаружилось. Зато заметка просто выручила. Потому что спасла лейтенанта от серьезных неприятностей.

Случилось это после драматичного окружения в районе Демянска, где приписанная к 27-й армии батарея Иванова вместе со всем соединением оказалась в жутком котле.

Получив приказ пробить из него «коридор», лейтенант под покровом темноты вывел свою батарею в первую траншею. И в меру имевшихся у него возможностей попытался расчистить огнем дорогу для мотострелкового полка. Однако цели разведка указала неверно. Да и фрицы разгадали маневр.

Так что пехота, поднявшись было в атаку, снова залегла. А оказавшимся в ее сильно поредевших рядах артиллеристам пришлось с потерями, под шквальным огнем противника оттаскивать свои пушки назад, во второй эшелон. Сам же раздосадованный неудачей лейтенант задержался в боевых порядках и стал разбираться с пехотным начальством. Это-то и спасло ему жизнь. Потому что отошедшую назад батарею буквально «заутюжили» прорвавшиеся в тыл немецкие танки…

Из очередного окружения Иванов с группой чудом уцелевших красноармейцев выбирался… больше месяца.

Голодные, холодные, они сутками тащились по дремучим демянским лесам, обходя обширные гибельные топи. Изредка кормились у сельских теток – как правило, сердобольных, жалостливо готовых отдать «сынкам» последний кусок хлеба.

Но случалось и по-иному. Один ласковый, говорливый дедок чуть не заманил их прямо карателям в лапы.