Золотая чаша - Генри Джеймс

индивидуальность; пусть и не лишенное чисто декоративного изящества, в качестве «документа» оно было неописуемо уродливо. – Если он увидит меня здесь, рядом с этой вещью, может выйти большая неловкость – для всех нас, которая тебе совсем ни к чему и вряд ли может улучшить положение. Да и мне требуется время, чтобы понять, что все это означает.

– О, здесь тебе ничто не грозит, – возразила Мегги. – Можешь мне поверить, он не придет. Будет дожидаться внизу, пока я спущусь садиться в карету.

Фанни Ассингем поверила ей на слово, и даже более того.

– Значит, мы должны будем сидеть рядышком в гостях у посла, или, по крайней мере, вы двое будете сидеть рядом, когда между вами висит это новое осложнение, так и оставшееся без всякого объяснения? С каким лицом вы будете смотреть друг другу в глаза и притворяться, будто не замечаете этого кошмара?

Мегги обратила к ней именно такое лицо, какое, вполне возможно, приготовила для сегодняшнего вечера.

– «Без объяснения», душечка? Как раз напротив, все объяснено, объяснено полностью, до конца, до последней точки – ни прибавить, ни убавить. Золотце ты мое, – продолжала Мегги, все сильнее воспламеняясь, – мне не нужно больше никаких объяснений! Того, что я получила, более чем достаточно.

Фанни Ассингем стояла перед ней в недоумении. Ей по-прежнему недоставало нескольких звеньев логической цепи, и, как это ни удивительно, наименее труднопереносимым из ее ощущений в эту минуту был ледяной страх приближающейся истины.

– А когда вы вернетесь домой? Я хочу сказать, он же поднимется с тобою наверх. Разве тогда он ее не увидит?

На мгновение стало заметно, что Мегги напряженно думает, но затем она медленно покачала головой с очень странным выражением лица.

– Н-не знаю… Может быть, он никогда ее не увидит… Если она будет дожидаться его здесь. Может быть, он никогда больше не войдет в эту комнату, – сказала княгинюшка.

Фанни изумилась пуще прежнего.

– Никогда больше? О!

– Да, может быть. Откуда мне знать? С этим! – тихо прибавила она.

Она не взглянула на обвиняющий предмет, но ее приятельницу поразило, сколько она сумела вложить в одно коротенькое слово, выразив им одним всю сложившуюся ситуацию.

– Так ты не намерена поговорить с ним?..

Мегги напрасно ждала продолжения.

– «Поговорить»?

– Ну как же, о том, что она теперь у тебя, и о том, что она, по-твоему, означает.

– Ах, не знаю, буду ли я говорить… Если он не заговорит сам… Но то, что он не приходит сюда из-за нее – разве можно было высказаться яснее? Не мне начинать этот разговор, – прибавила Мегги с совершенно другой интонацией, одной из тех, что еще раньше пронзили сердце ее слушательницы. – Мое дело – выслушать его.

Миссис Ассингем обдумала ее слова.

– Выходит, все зависит от этой вещи, которую ты почему-то считаешь уликой?

– Для меня все зависит от нее. Я уже не могу от нее отмахнуться, – сказала Мегги.

Миссис Ассингем подошла к чаше, стоявшей на камине, весьма довольная тем, что, сделав это, удалось спрятать лицо от собеседницы. Она окинула взглядом драгоценную вещицу – если та и в самом деле была драгоценна. А если сказать точнее, так и впилась в нее глазами, словно желая вырвать у нее ее тайну вместо того, чтобы позволить Мегги навязать ей свое знание. Чаша выглядела отменно – уверенного, смелого рисунка, богато украшенная, с вместительным углублением; если бы не все эти мучительные загадки, Фанни Ассингем со своей любовью к желтому цвету могла бы от души восхититься безделушкой, считая ее завидным приобретением. Она не прикоснулась к чаше, но через минуту вдруг порывисто отвернулась от нее, необъяснимо испугавшись, что не выдержит и прикоснется.

– Итак, все теперь зависит от чаши? Я имею в виду, твое будущее? Насколько я поняла, речь идет именно об этом.

– Речь идет вот о чем, – ответила Мегги после минутного молчания. – Эта вещь, можно сказать, чудом, открыла мне, как далеко все зашло между ними с самого начала. Если уж раньше было так много, так теперь наверняка еще больше, иначе просто быть не может. – Мегги продолжала, неотвратимо перечисляя по пунктам свои соображения. – Если такое происходило между ними уже тогда, не приходится сомневаться, что могло быть после. Если бы прежде ничего не было, еще могло быть какое-то объяснение… Но теперь уж слишком многое пришлось бы объяснить. То есть оправдать, – сказала Мегги.

Фанни Ассингем для того и находилась здесь, чтобы оправдывать; она вполне понимала свою задачу. По крайней мере, так обстояло дело до сих пор. Но в свете сказанного Мегги, при всей неопределенности ее намеков, дело могло показаться трудным как никогда. Вдобавок даже и в столь неопределенном рассказе Фанни с каждой минутой все явственнее ощущала то, что видела сама Мегги. Сама Мегги видела правду. Именно потому они и стоят здесь так долго, чтобы и миссис Ассингем смогла это почувствовать. В словах княгинюшки звучала такая сила, что подробности ее открытия уже не имели основополагающего значения. В самом деле, Фанни на мгновение стало стыдно оттого, что ей необходимо выяснить по крайней мере одну деталь.

– Не стану отпираться, – заговорила она, помолчав, – я тоже обращала внимание на разные мелочи, о которых, как я понимаю, ты говоришь. Точно так же, как не могу забыть, что любой возможный для меня образ действий таил в себе множество трудностей и опасностей. Я старалась, я очень старалась сделать как лучше. И, знаешь ли, – продолжала Фанни, к которой при звуках собственного голоса понемногу возвращалось мужество и даже слабый проблеск убежденности, – знаешь ли, я уверена, в конце концов окажется, что так оно и вышло.

За этим изречением последовала пауза, в течение которой княгинюшка и ее гостья не прерывали своего разговора, наоборот, понимали друг друга лучше прежнего, но в полном молчании, обмениваясь лишь долгими взглядами, исполненными глубокого смысла, и все это в конце концов было освящено словами Мегги:

– Не сомневаюсь, ты старалась сделать как лучше.

На это Фанни Ассингем снова не сразу нашла в себе силы ответить:

– Золотко, я всегда знала, что ты ангел.

Впрочем, проку от этого было маловато!

– Ты понимаешь, все продолжалось почти до самой свадьбы, – продолжала княгинюшка. – Еще за два-три дня до нашего венчания. Уж это, знаешь ли! – Она умолкла со странной улыбкой на устах.

– Да, да, я уже говорила, она в то время жила у меня. Но я ничего не знала, – сказала Фанни Ассингем. – То есть не знала ничего определенного. – Она сама понимала, что это очень слабо сказано, и поторопилась с