Повседневная жизнь старообрядцев - Кирилл Кожурин

В условиях жесточайших гонений староверы сумели доказать не только свою жизнеспособность, но и жизнеспособность своей культуры, своего образа жизни и своего менталитета. И во многом этому способствовала та система бытовых запретов, которая существовала в их среде и не позволяла раствориться в чуждом иноверном, а порой и иноязычном окружении. Писатель Валентин Распутин замечает по этому поводу: «Старовер не курил, не пил вина, а в Сибири и чай пили лишь из трав и кореньев, строго соблюдали посты и моральные уставы, и лишь в одном не знал воздержания — в работе. Это был тот же человек, что и рядом с ним в обычной православной деревне, и всё же далеко не тот: по-другому живущий и верующий, по-другому смотрящий на мир — всё основательно, весомо, тяжеловато. Отлучённый от ортодоксальной церкви и судорожного общественного развития, он и их отлучал от себя, обвиняя в греховности и несамостоятельности, в пляске под чужую дудку. Со временем он выделился в особый тип русского человека, который вопреки всем бедам и обстоятельствам упрямо хранил в себе каждую косточку и каждый звук старой национальной фигуры, в тип, несущий живое воспоминание о той поре, когда человек мог быть крепостью, а не лавкой, торгующей вразнос»^[308].

Принятые на себя добровольно запреты — от употребления тех или иных продуктов питания до общения с представителями внешнего «мира» — способствовали сохранению древлего благочестия, русской самобытности, здорового образа жизни. Сообщение с «миром» носило название «мирщения», или «замирщения», и считалось в среде староверов-беспоповцев серьёзным грехом. «Замирщение» могло произойти во время совместной молитвы, трапезы и вообще во время всякого общения без особой нужды с не принадлежащими к данному старообрядческому согласию людьми. Могло оно также произойти и через продукты, произведённые «неверными» или недозволенные к употреблению (чай, кофе, табак), через осквернённую посуду или через общественные заведения (бани, столовые).

Можно сколько угодно называть эти запреты «пережитками», но, как сказал известный французский культуролог и антрополог Андре Леруа-Гуран, «народ является самим собою лишь благодаря своим пережиткам». Вот лишь некоторые из подобных бытовых запретов и наставлений по поводу образа жизни (взяты из старообрядческой книги «Цветник»): «По всяк должны утро и вечер правило установлено исправляти: исповедь, крещения, крест носити на теле своем… Сходясь и расходясь часто прощайся и благословляйся, часто кланяйся в ноги и на молитву вставай часто, чистоту храни. Трезв буди всегда. Правило носи по всяк день, не проспи утрени, вечерни; еш редко, за все постись от пива, вина, от мяса, по праздникам не работай и бань не топи, чистоту блюди. Собак не пущать в ызбы, от мирских уходи прочь. Не пей, не еш, и не молись с ними нигде; чашки свои держи. Берегись как от собак от матернословцов, сквернословцов, брадобривцов, щепетников…»

Большое значение староверы во все времена придавали соблюдению посуды («чашничеству»). Так, например, среди староверов-федосеевцев было принято разделение посуды, употреблявшейся в быту, на «рабскую» (для «верных», «рабов Христовых») и «мирскую» (для «внешних»). И этот обычай, как и многие другие, бережно сохранявшиеся ревнителями древлего благочестия, тоже уходил своими корнями в христианскую древность, был освящён авторитетом Святых Отцов Церкви и соборных постановлений. В Кирилловой книге говорилось: «Аще армянин испиет из сосуда, таковому сосуду (сиречь чаши или иной какой посуде) молитвы не давати, но разбити».

В дораскольные времена на Руси с крайним подозрением относились к иноземцам. Так, ещё преподобный Феодосий Печерский писал о католиках: «..Я, Федос, худой, раб Пресвятой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, в чистой и правоверной вере рождён и воспитан в добре и наказании правоверными отцом и матерью, наставлявшими меня доброму закону: верой же латинской не прельщаться, обычая их не держаться, и причастия их избегать, и всякого обычая их избегать, и нравов их гнушаться, и оберегать своих дочерей: не отдавать за них и у них не брать. [Нельзя] ни брататься с ними, ни кланяться им, ни целоваться, ни есть или пить с ними из одной посуды, ни пищу их принимать. Тем же, кто у нас просит, Бога ради, есть или пить, дать, но в их посуде; если же не будет у них посуды, то в своей дать, а потом, вымыв её, помолиться…» Иностранные путешественники свидетельствуют, что «московитяне запрещают людям иноземной веры входить в свои церкви… И если кто из любопытства проберётся туда тайком, они сейчас же выводят его, схвативши за плечи, и выметают после него пол, чтобы очистить его от осквернения поганым прикосновением»^[309]. А Адам Олеарий рассказывает о том, как после посещения им одного крестьянского дома хозяева пригласили священника, чтобы по-новому освятить своё жилище.

С другой стороны, подобного рода запреты были необходимым условием для сохранения своей идентичности и самобытности. Как отмечает О.М. Фишман по поводу тихвинских карел-староверов, старообрядческая община «могла существовать на протяжении ряда веков благодаря жёсткой системе запретов, регулирующих повседневное бытовое и обрядово-ритуальное поведение её членов, определявших религиозно-нравственные установки и общественное мнение. Система запретов выросла как практическое осуществление религиозно-догматического понятия “чистоты”. В старообрядческом (конкретно федосеевском) толковании это понятие включало в себя представления о духовной и телесной чистоте и нечистоте (грехе) в общении, “питии” и “ядении”, а также способах очищения (покаяния) в зависимости от степени греховности содеянного…»^[310].