Записки беспогонника - Сергей Голицын

Мне хотелось раздобыть варенья. Лопал я эти дни от пуза, а ни одной банки в запас не взял. Отыскал кухню, нагнулся с фонарем и увидел несколько банок. Протянул руку, чтобы взять самую большую, поскользнулся и чуть не упал. Я думал, о пролитое варенье поскользнулся, посветил в другую сторону и обнаружил старуху с проломленным черепом, лежащую в луже крови. Ее рот был оскален, глаза выпучены, пальцы на руках скрючены. Словом, жуткая была старуха, вроде ведьмы.

Я поднял банку и с банкой в одной руке, с фонарем в другой пошел к выходу.

А во дворе работа шла вовсю, одни снимали дремавших кур с нашестов, другие рубили им головы. Я рассказал бойцам об убитых стариках. Никто из наших в дом не пошел — видно, побоялись.

Поехали обратно. Поднялся ветер, закрутила метель. Но было тепло, верно около нуля. Ехали мы, ехали, и тут я понял, что мы заблудились. Я испугался, к утру мы должны обязательно вернуться. Ехали, наверное, еще часа два в полной тьме, из-за метели ничего не было видно, мы сбились с дороги, вновь набрели на дорогу. И вдруг увидали сквозь метель едва мерцающий огонек. Направились прямо к нему по полю и вскоре подъехали к небольшому одинокому хутору. Стали стучать в ворота, огонь сразу потух. Застучали сильнее. Мне показалось, что за окном мелькнул кто-то в белом. Нет, не уедем! Стучали топорами, Самородов дал выстрел.

Ворота открылись, показался маленький старичок, дрожащий, бледный, в пальто, накинутом на белье. Я ему сказал, что нам нужно в Бурдунген. Старик стал объяснять дорогу, я не понимал, хоть и оказалось, что туда было всего 8 километров. Самородов предложил забрать старичка — пусть покажет нам дорогу. Вышедшая на разговор старушка запричитала, схватила мужа за рукав, Самородов потянул старичка в другую сторону.

Вспомнив чеха, показавшего, где находится замурованное вино, я сказал старичку, что дам ему справку, он сразу обрадовался, пошел домой одеться, вернулся, и мы поехали вместе с ним. По дороге он нам рассказывал, что является социал-демократом, Гитлера ненавидит, живет тут недавно, поселился, когда правительство распределяло пустующие земли.

Он вывел нас в соседнюю с Бурдунгеном деревню, я его отпустил, отдав ему бумажку с надписью, что он «содействовал успехам Советских войск».

Прибыли мы в Бурдунген около 6 утра. Я завалился спать, но через час был «подъем». Ехать нам предстояло уж не помню сколько километров на юго-восток, пересекая основные дороги. Путь предстоял тяжелый, по заваленным снегом дорогам, а почти все наши подводы были на колесах.

Пылаев куда-то уехал, командовать ротой остался Ледуховский. Мы везли с собой много груза — несколько подвод было загружено курами и коровьими тушами, у многих командиров втрое утяжелилось личное барахло, да еще одна подвода везла имущество Пылаева. Вот почему Ледуховский приказал бойцам идти пешком. Я лично, как командир взвода, мог бы ехать на подводе, но из солидарности тоже пошел пешком.

Ледуховский ехал впереди, развалясь один в коляске. Двигались мы медленно. Карта была у Ледуховского, и тут я стал замечать, что мы все заворачиваем влево. Я сперва подумал, раз у него карта, ему виднее — куда ехать.

На одном повороте он свернул еще раз влево. Выходило, что мы едем вовсе назад. Это сообразили и бойцы, начали ворчать. Бегом я догнал коляску, остановил ее.

— Вячеслав Алексеевич, мы не туда едем! Не туда!

Он ответил что-то вроде «не твое дело!»

Командирам приказано подчиняться беспрекословно. Однако простой здравый смысл требовал в данном случае протестовать. Ледуховский, кинув мне две-три исполненных презрения реплики, приказал своему кучеру тронуть вожжи. Но тут подоспел Ястреб.

Всегда уравновешенный, спокойный, Ястреб был хорошим парторгом и пользовался в роте большим и вполне заслуженным авторитетом. Как раз такими идеальными, с точки зрения советской литературы, парторгами наши писатели и киношники начиняют свои произведения. Пил он мало, в своих выступлениях упоминал Сталина умеренно, зато его речи всегда были наполнены конкретными фактами и предложениями. Правда, он почти никогда не говорил о себе; был ли он женат, где работал до войны — никто не знал. Но ведь и я почти ни с кем не делился о своем личном — слишком оно было мне дорого, и некоторые другие военные тоже рассказывали о себе очень мало.

В тот момент, когда чуть ли не вся рота начала роптать на бестолковость своего временного командира, Ястреб прямо и решительно сказал Ледуховскому:

— Мы не туда идем!

— Дайте карту на минутку, — попросил я.

Скорчив исполненную презрения гримасу, Ледуховский подал мне молча карту.

Снег к этому времени перестал идти: местность была открытая, с несколькими деревнями и хуторами. Я развернул карту и сразу нашел точку, где мы находимся. Да, крюк мы дали порядочный, хорошо, что я вовремя поднял тревогу.

— Пусть Голицын поедет с вами, — сказал Ястреб.

Ледуховский молча подвинулся. Я сел рядом с ним. Бесконечный, растянувшийся чуть ли не на километр обоз тронулся. Всю дорогу мы оба молчали.

Ночевать устроились в какой-то совершенно пустой деревне. До нас все дома тут были изрядно перетрушены, скотина и птица отсутствовали.

На следующий день к вечеру мы переехали по временному низкому мосту через Ожиц и очутились в Польше, в небольшом населенном пункте Красносельц.