Чемодан. Вокзал. Россия - Антон Серенков

– Не знаю.

– Рынок охраняют, сегодня же базарный день. Больше ничего мы делать права не имеем.

Старик вернулся к своему плану. Все надежные полицейские и мы с ним на ночь отправлялись в засады в разных частях города. Туровский с Навроцким должны были дежурить в подъезде дома напротив квартиры Бременкампа. Сразу несколько человек из розыска занимали позиции вокруг вокзала. Старик отправлялся к комендатуре. За прошедший день Туровский поспрашивал у знакомых и нашел школьного учителя, чья комнатка находилась как раз напротив комендатуры и была примерно так же удобна для наблюдения, как кафе, ну а в ночное время была гораздо удобнее. Учитель любезно согласился подсадить к своему окну старика с биноклем. Мне дали ключ от кабинета бургомистра и от черного хода ратуши.

– А меня охранники случайно не застрелят? – недоверчиво спросил я.

– А вы тихонечко, – успокоил меня Туровский и выдал следом белую повязку и сложенную пополам бумагу. – Наденете вечером на рукав. Сегодня вы вполне официально состоите в городской полиции. Повязки немцам должно хватить, но если будут вопросы, смело показывайте удостоверение, с ним все в порядке. Если охранник заметит, так ему прямо и рассказывайте, что проводится операция по профилактике светомаскировки. В худшем случае он вас арестует до утра, но в здании-то вы все равно окажетесь.

Я не стал уточнять, почему это меня можно арестовывать, а старик всю ночь проведет в натопленной квартире.

– Меня переводчица позвала днем погулять в ботаническом саду. Это же не страшно?

– Главное, к одиннадцати часам в ратушу явитесь. А лучше откажитесь и поспите днем. Возможно, всю ночь придется караулить.

– Да ну не усну же я по команде.

– Ну, как знаете. Я, например, отлично усну.

На этом инструктаж окончился и я пошел в ботанический сад.

Старичок у ворот ссыпал наши монеты себе в карман и пожелал доброго дня. Смотреть в саду пока было особо не на что, если не считать огромной обсаженной пальмами клумбы в форме звезды в конце главной аллеи. От пятиконечной грязевой поляны мы пошли направо и, немного поплутав по дорожкам между неизвестными мне деревьями, вышли к одноэтажному деревянному домику администрации. Из земляных воронок вдоль аллей равномерно топорщились разнообразные кустики и побеги. Мы прошлись до поворота и двинулись налево, прочь от домика. Под двумя рослыми туями стояла скамья, мы сели и принялись рассматривать других гуляющих. От Лиды приятно пахло мылом – это от взлохмаченных волос – и чуть-чуть свежим потом. Почти все были как будто наши двойники: куда-то медленно бредущие парочки из перевязанных, часто хромающих, молодых мужчин и девушек в пальто на пару размеров больше или, наоборот, меньше, но никогда не впору, часто медсестер. Они ходили по саду петлями, иногда сталкиваясь по две-три пары на особенно неудачных перекрестках, и каждый раз удивленно оглядывались, как бы спрашивая, кому это еще взбрело в голову в субботу днем пойти сюда гулять. Мы болтали о всякой ерунде, пока не проголодались.

В столовке я рассказал, как ночую у начальника полиции.

– У него, может, вы знаете, есть кот. Хороший кот, только когда хочет зайти в закрытую комнату, он начинает с разбегу бросаться туловищем на дверь. Днем-то это, наверное, ничего, только ведь он на лапах с четырех утра.

За окном темнело. Лидины руки все еще оставались красными от холода.

– А давайте в театр сейчас зайдем? Возле ратуши совсем дешевый.

Я удивился, но Лида объяснила, что билеты в театр принимаются полицией за документ, разрешающий находиться на улице после комендантского часа, и с ними можно гулять до девяти часов, ничего не опасаясь.

– Моя идея, – Лида гордо заулыбалась. – Это я коменданту предложила, а он согласился. Волшебный человек, говорю же!

Мы дошли до театра и купили два билета на «Чорта и Бабу».

– Ну и название, – сказал я.

– А хотите по набережной спустимся? Там тихо, – сказала Лида.

В сумерках мы гуляли по совсем пустынным кварталам южнее гостиницы. Там были сплошь обветшалые двухэтажные дома с вычурными резными наличниками и заколоченными снаружи мезонинами. В некоторых горели сквозь плотные занавески окна. Я то и дело смотрел на часы.

– Я вас задерживаю?

– Нет, зачем. Поздно ночью у меня тайное дельце неподалеку. Времени – вагон. Только я нервный и все забываю, который час.

– А в понедельник можно будет с вами опять в кафе посидеть?

– Это вряд ли. В понедельник мы, наверное, вообще не встретимся. Завтра утром приезжает комендант, и наша работа тут заканчивается.

Лида остановилась и прихватила рукой в варежке ствол деревца.

– Как же так?

Я не знал, что ей ответить, и только смотрел, как брови перемещаются по ее лицу.

– Что-то я запуталась. Охо-хо. Извините. Это я от застенчивости буйная. С непривычки все, – она хмурилась и улыбалась одновременно. – У меня, знаете, тут совсем нет друзей. И даже приятелей нет. А подумаешь, так и дома не было никогда. Родители старались держать подальше от школы, а с людьми, ну, нашего круга, общаться боялись. Так что я просто одна росла. Вот с вами познакомилась.

– Я не считаю вас буйной, – я не улыбался, ничего, и говорил так серьезно, как только мог.

Она одними губами сказала «спасибо». Меня бросило в жар. Я поулыбался ей, надеясь только, что в темноте не видно толком моего лица, и похлопал по руке.

– Расскажу вам в обмен тоже детское воспоминание. Хотите?

Она покивала. Во рту у меня пересохло, и я не знаю, почему, ровным голосом заговорил:

– Меня лет до 12 мать укладывала днем спать. Не помню, как было, когда отец был жив, но почему-то после его смерти это превратилось в настоящее мучение. Мать целовала меня в лоб и сидела рядом на краю кровати, пока я не засну. А потом уходила, понятно. Каждый раз, когда я просыпался, я физически, я не преувеличиваю, каждым мускулом чувствовал такую сильную, как сказать, тоску одиночества, что не мог встать какое-то время, как бы ни старался. Боль эта не утихала, даже если я слышал, что мать в соседней комнате за стеной вяжет или листает книжку. Или возится на кухне. Или из-за закрытых дверей говорит по