Когда была война - Александра Арно

придал ей сил – Соня тремя большими скачками преодолела расстояние, в упор выстрелила в одного немца и тут же снова нажала на спусковой крючок, но пистолет дал осечку. Второй немец смотрел на неё круглыми от страха глазами. Она выхватила из рук убитого МП-40 и с размаху треснула его прикладом по виску. Тот неуклюже, как мешок с трухой, повалился на своего товарища.

Что было дальше, Соня помнила не очень хорошо. В окоп спрыгнул Колька. На его ватнике расплывалось бесформенное кровавое пятно. Он что-то говорил ей, но почему-то не понимала ни единого слова. Руки сами вцепились в холодные, покрытые льдом ручки пулемёта, и Соня ожесточённо дёрнула его на себя, пытаясь повернуть. У стен дота появились немцы. Колька шлёпнулся на землю, что-то надрывно выкрикивая, а она открыла огонь.

Даже спустя много лет Соня не переставала удивляться: как у неё это всё получилось? Она практически в одиночку уничтожила не меньше двух десятков гитлеровцев и захватила вражеский пулемёт, имея из оружия гранату и пистолет с одним патроном. И её даже не зацепило. «Просто у меня не было выхода», – думала она. Ею владело горькое отчаяние, которое обернулось звериной яростью, и с их помощью Соне удалось то, что не удавалось закалённым бойцам, потому что они оказались в разы сильнее страха смерти.

Над окопом плыл чёрный дым. Соня сидела за пулемётом, смотря в одну точку остановившимся взглядом и до боли вцепившись пальцами в ручки. «Максим» тихонько шипел. Колька ползал по окопу, переворачивал убитых солдат, обшаривал их карманы.

– Да есть у них курящие или нет?! – донеслось до Сони его возмущённое ворчание. – Курить охота страсть как, сдохну щас…

– Ты ранен? – сипло спросила она и попыталась встать, но ноги отказались держать её, и она рухнула на землю.

– Ранен, – отозвался Колька. – Но курить сильнее хочу.

Наконец его поиски завершились успехом: в нагрудном кармане офицера обнаружилась полупустая пачка «Экштейна». Колька выудил из неё сигарету и с наслаждением понюхал, словно это были духи.

Заныла рана на руке, и Соня невольно поморщилась. Откуда-то появились солдаты и стали собирать трофейное оружие, кто-то похлопал её по плечу. Ярость и страх ушли, оставив внутри оглушающую пустоту, и Соня почти не слышала, что происходит вокруг. Командир отдавал какие-то приказы, по окопу туда-сюда сновали солдаты. Соня ловила на себе их изумлённые взгляды и никак не могла понять, почему они все так на неё смотрят.

Кто-то обхватил её сзади.

– Сонька! – всхлипнула Зоя. – Сонечка моя… живая… живая, моя хорошая…

Она села рядом с ней и принялась обтирать лицо мокрой тряпкой. Соня не сопротивлялась. У неё не было сил даже на то, что двинуться, на плечи будто навалилась тяжесть всего мира. Она безразлично смотрела прямо перед собой и никак не реагировала на Зоины слова.

***

До госпиталя оставалось уже совсем немного – чуть больше полукилометра. Соня зябко куталась в шинель и щурилась от яркого солнца. Небо снова расчистилось, засияло подобно натёртой меди, воздух стал льдистым и ломким от мороза, что нещадно щипал за щёки и уши. Каждый вдох обжигал горло холодом.

Расколотый на три части полк сумел соединиться и занять прежние позиции. Связь со штабом была восстановлена, и на помощь сто двадцатому гвардейскому мотострелковому полку была брошена артиллерия. Немцев отбросили назад, дорогу к госпиталю освободили. Они пытались прорваться к Сталинграду, но теперь путь туда был для них закрыт – благодаря Сониным действиям.

У ворот госпиталя, что до войны был деревенской школой, стояли несколько грузовиков. Раненых привозили партиями, и до них с Зоей никому не было дела. Зубы непроизвольно отстукивали чечётку, глаза закрывались от усталости. Рана нестерпимо ныла, но Соня пыталась не обращать на это внимания. Ею владела опустошённость – она вдруг стала другой, все прежние представления о жизни стремительно разрушились и обратились в прах, и она поняла, что совсем ничего не знала. Она просто думала, что знает. И эти резкие изменения вдруг вырвали все чувства, мысли, взгляды – всё, что у неё было раньше, и она никак не могла собрать мысли в единое целое.

У неприметного входа в госпиталь они остановились. Старая скрипучая дверь обледенела, проржавевшие петли поворачивались туго и неохотно. Зоя поднялась по двум широким плоским ступеням и отворила деревянную створку, а Соня обхватила Лемишева, закинула его руку себе на шею и попыталась поднять на ноги. Голова закружилась.

Капитан вдруг открыл глаза и посмотрел на неё – ясным, но отстранённым взглядом, с видимыми усилиями встал на ноги и сделал короткий шаг вперёд. Сапоги заскользили по ледяной корке, что сплошь покрывала маленький квадратный дворик перед входом, и он тяжело опёрся на Соню.

– Давайте, товарищ капитан, – наигранно бодро сказала она и осторожно двинулась к крыльцу. – Можете идти? Тут совсем чуть-чуть.

– Могу, – тихо отозвался он.

Его голос был хриплым, надломленным, бесцветным – как у человека, которому многое довелось пережить. Неуклюже приваливаясь на одну ногу, он заковылял вслед за Соней. Она медленно повела его вперёд, стараясь приноровиться к его шагам.

– Куда ты меня ведёшь? – спросил он. – В рай?

– Ну! – засмеялась Соня. – Какой такой ещё рай, товарищ капитан! В госпиталь веду, лечиться!

– Ты ангел? – выдохнул он.

Соня остановилась на секунду, поудобнее подхватила Лемишева рукой за талию и твёрдо ответила:

– Нет, не ангел. Санинструктор Златоумова.

В коридоре они с Зоей уложили его на носилки. Ветер проникал сквозь старые расшатанные рамы с облупившейся краской холодными струйками, под потолком болталась на цепи облезлая металлическая люстра. Остро пахло медикаментами и кровью, старый деревянный пол отзывался протяжным скрипом на каждый шаг.

«Не ангел, – думала Соня. – Почему он принял меня за ангела? Разве похожа? Хотя, кто его знает… может, и ангел».

Когда двое санитаров подняли носилки, Лемишев вдруг вцепился ей в руку холодными влажными пальцами. Ясный взгляд болотно-зелёных глаз впился в её лицо.

– Я тебя после войны найду и женюсь, – пообещал он перед тем, как его унесли.

Соня с Зоей переглянулись и одновременно прыснули со смеху.

Обратно их направили самолётами. Соне обработали рану, вытащив пулю, и зашили хирургической нитью, а на складе выдали шинель – новую, никем ещё не ношенную, с крепкими пуговицами и кожаным коричневым ремнём. Пряжка со звездой тускло сверкала в лучах ноябрьского солнца.

Лётчики посадили свои «этажерки» – самолёты У-2, прозванные немцами «рус фанер» – за госпиталем, на поле. Соня, на ходу натягивая шлем и специальные очки, взобралась на крыло и неуклюже залезла в тесную кабину позади кресла пилота. Тот повернулся к ней