Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

от собственных размышлений прислушиваются к ссоре, с любопытством ловят подробности. «Бывалые» не дают ссорам перерастать в скандалы. Иначе «окно приёма» закрывается до следующего дня. Иногда стычки оканчиваются слезами, и тогда очередь надолго сосредотачивается на монологе плачущего. За время стояния все знают истории друг друга, подбадривают, дают советы, приводят примеры случаев соседей, дальних родственников, горемык и страдальцев. И только совсем бесцветные истории не привлекают внимания; как странно, «скучное горе» не вызывает сочувствия и поддержки.

Сегодня Вита стояла в необычном раздражении. Давно раздражал дортуар – убожество, уныние и скука. Временный приёмник-распределитель взрослых и детей-подростков, старше двенадцати лет, занимал бывший особняк лицея Каткова. Тут же расположился Совет детских приютов. Странное дело, при Советах пропали все люстры усадьбы: на лестничных пролётах, в рекреации и кабинетах, на сколько можно было видеть, всюду висели голые лампочки, кое-где прикрытые казённым раструбом из фольги. Устроители нового советского исправительного учреждения изрядно постарались испортить стиль ампир смелым пролетарским представлением о красоте и искусстве. Лепнина и пилястры ярко-красного цвета в сочетании с ядовито-жёлтыми, затёртыми верхней одеждой, стенами, лишь добавляли отвращения и тошнотворности напитавшимся их нелепостью, выходившим из духоты глотнуть воздух. Просителей удивляло, как сами они ещё не поглощены бесчисленными спальнями и гостиными особняка, превращенными в камеры каземата. Кабы не острая надоба, бежать бы отсюда, не оглянувшись.

Виту отворачивало от чужих, ненужных баек, но и на своём никак не выходило сосредоточиться. Пыталась вызвать во фронт отодвинутые мысли, ими огородиться от людского многоголосого, многоглазого существа, расползшегося по дортуару и лестнице здания. Взглядом то и дело натыкалась на примелькавшиеся за неделю лица, приметную одежду, застылые позы, отвлекалась на них. Вот старуха в капоте всегда сильно наклонена вперёд, как бы согнута пополам, и потому перед ней остаётся некое пространство, куда мог бы втиснуться ещё один проситель. Но так только казалось со стороны, потому как старуха почти всё время опиралась на посох, изредка выпрямляясь и высвобождая место. Сына её взяли за торговлю игральными картами. За спиной у Виты пыхтит женщина-гренадёр, потная и неухоженная. Она часто говорит о еде, часто жуёт корки, намазанные чесноком, чем вызывает неприятие или зависть некоторых из рядом стоящих. Ей положено раз в неделю свидание с сестрой, ожидающей приговора за спекуляцию сырыми спичками. За гренадёром прячется совсем юная женщина, востроносенькая, незаметная, и запоминается только тем, что похожа на мышь. Её мать обозвала пьяного милиционера жандармом. На площадке лестницы мужчина в драном френче затеял разговор о великой просветительской миссии большевизма. Впереди Виты сегодня прямая спина незнакомого мужчины. Мужчина, похоже, впервые «у Каткова». За полтора часа не шелохнулся, ну, кроме тех двух-трёх раз, когда очередь продвигалась на шаг-полшага вперёд. После ночных дежурств Вита дремала стоя, но через силу сбрасывала дрёму, всякий раз боясь уснуть по-настоящему и уткнуться в Прямую Спину. От человека исходило ощущение, что возле него кто-то только что умер. Прямая Спина и сам не походил на живого, из-под котелка виднелась нечувствительная бледно-землистая скула опущенной вниз, безвольной головы.

– «Кутьи» прошли. Опять одним кандёром кормять.

– А наш сказывал, кашу перловую носили, да ложки не выдали.

– Как же исть?

– Как хочешь, так и ешь. Вот те социальная справедливость.

– Я сваму прошлый раз утром ложку передала, так вечером упёрли.

Курить в дортуаре возбраняется. Курить возле парадного возбраняется. Курильщики уходят в парк под мокрые деревья. Возвращаясь, теряют очередь. Но «бывалые» всегда в курсе, отслеживают, зовут, указывают – «зелёный шарф за каскеткой стоял, не за картузом, а за каскеткой; да не впереди, а сзаду». Вита тоже иногда выходит с курильщиками под мокрые деревья. Просто чтобы глотнуть воздуху, потому что на лестнице и даже в промозглом дортуаре стоит отвратительный запах запустения: плесени, коммунальности, общественного клозета. Очередь не кончается у первого окошка с надписью «Список задержанных». Далее кишащая людская свалка разветвляется и доходит до второго и третьего окна, возится, шебаршит, точно разрубленная детским совочком гусеница. Над вторым окном надпись «Заявление на свидание с задержанными», над третьим – «Передачи для арестованных». Как всё бестолково устроено. Неразбериха. Вита дважды достаивала до первого окна и дважды доходила до второго. Не найдя в списках Сиверса, к третьему окну не обращалась. Во втором окне однажды попросила свидания с мальчиком Ковалёвым. Историю ребёнка знала из своей изначальной очереди в бывшем лицее Каткова, когда стоявшая впереди неё старушка в подробностях, слабеньким голоском рассказывала окружающим, что если уж нынче не достоится, то другим разом и вовсе не придёт – помрёт. Старушка оказалась соседкой семьи Ковалёвых, развалившейся в одночасье. Отца-кормильца застрелили рикошетом при поимке уличных грабителей. Мать на почве трагедии ослабла и подхватила заразу; её увезли в «тифозник» без памяти – не выберется. Мальчик с младшей сестрёнкой голодали пять дней, подьедаясь, чем Бог послал, у больной одинокой соседки. А после мальчишку схватили на краже бочковой селёдки. Девочку тем же днём люди в форме увезли в Дом малютки на Солянку, а мальчишку двенадцати лет доставили сюда, в распределитель.

В тот день старушка не успела до закрытия пробиться в «окно заявлений», хотя в списках ребёнка Ковалёвых нашла. А в следующий свой приход Вита действительно не обнаружила старушки и жалела, что не расспросила её адреса. Сиверса снова не отыскали в списках, но, как говаривали «бывалые», это ничего не значит, не поддавайтесь мерехлюндии. Из-за неразберихи в режимно-исправительных заведениях задержанный часто появлялся «на бумаге» лишь через две-три недели со дня ареста. Сегодня Сиверс снова не значился. Тогда Вита попросила свидания с ребёнком Ковалёвых. И тем же днём на Остоженку она пришла повторно со справками от директора приюта, дающими право забрать мальчика в Трудовую школу имени Коминтерна. Таким же образом спустя день получилось забрать второго мальчишку по указке Ковалёва – четырнадцатилетнего – но выглядевшего не старше десяти-одиннадцати. Дружок его по тюрьме попал туда и вовсе за нелепый проступок: ради шутки, на спор, стащил кисет у часового. Махорки в кисете с «гулькин нос», но так как солдатик «стоял на часах», дело спустить не могли. Шутник поплатился свободой и среди малолетней шпаны приобрёл прозвище «Антрацитов», как вор по табаку. Теперь оба мальчика пристроены в старшую группу приюта и выбирают себе занятие по душе в кружке художественной ковки, лозоплетения или слесарных мастерских.

Несвойственное раздражение сегодня отворачивало от ненужных, надоедливых баек. Испугали прошедшие от «головы» очереди слухи, что принимать будут «по букве». То есть вставай под ту букву, с какой начинается фамилия задержанного; и каждой букве назначат свой день. Если выглянуть