Мэрилин Монро - Дональд Спото

Вмешательство миссис Страсберг в работу над «Принцем и хористкой» делало съемки почти неосуществимыми, и вскоре Паула оказалась втянутой в то, чего она, как вспоминает Сьюзен, боялась. Однако с этим была связана одна история.

Моя мать была когда-то в киностудии на пробах — на роль красивой блондинки, — но ее отвергли в пользу Джоан Блонделл, и мне кажется, что она каким-то образом хотела посредством Мэрилин компенсировать свою несостоявшуюся кинематографическую карьеру. За опоздания Мэрилин всегда винили мою мать, и это доводило ее до бешенства — ведь она ничего не могла поделать с актрисой. Ей действительно хотелось, чтобы Мэрилин имела успех в этой роли. С другой стороны, Мэрилин превратила мою мать в козла отпущения, в человека, на которого можно свалить вину за собственные грехи.

Артур не скрывал своей неприязни к Страсбергам: для него Ли и Паула были людьми «вредными и бездумными», и он ненавидел «почти фанатичную зависимость» Мэрилин от них, поскольку чувствовал, что из-за этого теряет свой авторитет и господствующее влияние на жену. «Об актерской игре она имела такое же понятие, как уборщица», — так оценил Артур знания и умения Паулы; в его глазах она была «аферисткой, но так умело внушала людям покроя Мэрилин свою необходимость для них, что приобрела хорошее реноме». Артур не обратил, однако, внимания на факт, что у Мэрилин никогда в жизни не было настоящих подруг, и та обычная материнская забота, которой окружила ее Паула, представляла собой самое лучшее, что она могла сделать для актрисы.

Столь же неестественным образом складывались отношения между Артуром и Милтоном. «Грин полагал, что станет великим кинопродюсером и Мэрилин будет работать для него, — сказал он позже. — Но она поняла, что у ее компаньона есть какие-то скрытые цели» — речь шла, надо думать, об обретении денег и престижа. А ведь это могло стать их совместными целями.

Милтон тоже был не без греха. Даже Джей Кантер, его друг и агент в МСА, признал, что «для Милтона важно было располагать возможностью контроля над ней — точно так же, как это было важно для Страсберга и Миллера». Одним из механизмов, позволявших Милтону манипулировать Мэрилин, было постоянное предоставление ей всяческих медикаментозных средств, в которых она нуждалась (или ей казалось, что она нуждается) для того, чтобы каждый день встречаться с Оливье на съемочной площадке. Дэвид Майзлес, помощник исполнительного продюсера, считал, что в тот период Милтон «влез в дела, о которых не имел ни малейшего понятия», — так он сказал своему брату Альберту. Дэвид имел в виду щедрую раздачу таблеток и пилюль, после которых Мэрилин часто впадала в состояние, близкое к бессознательному. Все знали, что эти лекарства «доводят ее до гибели», и, как выразился Аллан Снайдер, «уже тогда Милтон был, похоже, не в состоянии доставлять ей столько наркоты, сколько ему хотелось. Однако он ловко сумел поставить дело так, что тонны лекарств приходили в адрес Мэрилин» напрямую от самой Мортимер Уэйнстайн, нью-йоркского доктора Эми и Мэрилин; например, 27 сентября Милтон написал Ирвингу, чтобы Уэйнстайн «как можно быстрее начала высылать для ММ двухмесячный запас дексамила^[362]— в конвертах или маленьких пачечках по дюжине или около того таблеток в каждой». По мнению Кардиффа, Милтон был гениален и при этом истерзан ответственностью, но одновременно он умел быть «отрицательным типом, злодеем, который сделает всё, лишь бы осуществить свой план».

Словно всего перечисленного было мало, началась еще и борьба за почести: Милтон Х. Грин, подписывая договор с Оливье, потребовал для себя статус исполнительного продюсера-директора фильма, но к концу сентября Оливье посчитал это неподходящим и обратился по указанному вопросу непосредственно к Джеку Уорнеру. В титрах первых копий картины фамилия Милтона как исполнительного продюсера указывалась, но потом ее несправедливо и каким-то таинственным образом убрали.

Ни одну из многочисленных проблем не разрешил приезд жены Оливье, знаменитой Вивьен Ли, которая в свое время исполняла в театре роль американской актрисы Элси Мэрины, предназначенную теперь в кино для Мэрилин. С нетипичным для себя отсутствием рассудительности и благоразумия (но, видимо, при явной или косвенной поддержке Оливье) Вивьен приехала в Пайнвуд, чтобы несколько дней наблюдать за съемками, не скрывая при этом своей низкой оценки актерских возможностей Мэрилин.

Смело можно сказать, что Мэрилин не к кому было обратиться. Она ощущала, что муж предал ее, режиссер относится снисходительно, а Милтон, вынужденный сотрудничать с Оливье и его командой, тоже недостаточно поддерживает ее. Ко всем этим людям она питала уважение и одновременно полагала, что ни один из них не отвечал ей в этом смысле взаимностью. Вращаясь в кругу лиц, требовавших от нее полного повиновения, Мэрилин по существу утратила способность принимать простейшие решения и постоянно копалась в себе. В результате она вновь очутилась в той же самой ситуации, которая была ей знакома по детству и ранней юности, когда все ее человеческие связи оказывались непрочными.

Делание кинематографической карьеры никогда, пожалуй, не было в состоянии удовлетворить основополагающие эмоциональные потребности Мэрилин — по той простой причине, что она как актриса в процессе работы постоянно обретала другую идентичность, другую личину и имя, часто меняла прическу и внешность; при этом каждая из картин требовала от нее воплощения в образ новой героини. Ее врожденная подозрительность по поводу лояльности окружающих вынуждала ее часто менять агентов, преподавателей и консультантов — не говоря уже о мужьях. В жизни Мэрилин не было ничего солидного и прочного, она нигде не пускала корней, и сейчас у нее тоже не было никого, кому она могла бы полностью доверять.

Чувство зависимости от других людей — состояние, от которого никто не хотел ее избавить, — по странному стечению обстоятельств стало в глазах публики одним из самых сильных ее козырей. Она молила, чтобы ее обняли; ни один человек не мог остаться безразличным перед лицом женщины, которая столь откровенно нуждалась в чувстве и была, если судить по видимым проявлениям, неприкосновенной. Один журналист, которому удалось проникнуть в Парксайд-хауз и провести там интервью с Мэрилин, вспоминал целый парад льстецов, которые крутились туда-сюда и бросали какие-то ничтожные замечания с единственной целью — проинформировать ее о своем присутствии. Когда этот человек уходил, Мэрилин слегка прикоснулась к его плечу и сказала с неописуемой усталостью: «Слишком много народу, слишком много народу».

В июне и июле жизнь Мэрилин была постоянно опутана сетью интриг. Тогда же приключились и все мыслимые несчастья. Для начала приехал Ли (само собой разумеется, за счет ММП), обменялся мнениями с Оливье — и его вышвырнули. Паула, виза которой ограничивала ее возможности работать в Англии, осенью вернулась в Нью-Йорк — вместе с Хеддой Ростен, пившей настолько много, что она уже ничем и никому не могла помочь. После их отъезда Мэрилин чувствовала себя совсем угнетенной и одинокой, так что Милтон вскоре вызвал в Лондон доктора Хохенберг; результатом этого явились большие расходы и мизерный эффект, поскольку всезнающая медичка заявила, что Милтон «совершил ошибку, учредив ММП вместе с Мэрилин, и ей неизвестно, насколько долго оба партнера смогут работать друг с другом в столь напряженной атмосфере». Конечно же, Мэрилин восприняла это как полное отрицание психотерапевтом ее профессиональной жизни.