Смертью храбрых - Александр Сергеевич Долгирев

для него! Нужно отдать Мишо должное – он взял всю вину на себя и действительно спас своих людей, именно поэтому я не требую в рапорте лишить его офицерского звания и всех наград.

– А вы считаете, что он запятнал честь офицера?

– Черт возьми, Лануа, да, считаю! С каких пор неподчинение прямому приказу стало согласоваться с понятием офицерской чести?!

В голову Огюстена пришла идея, которая, несмотря на свою простоту, тем не менее, вполне могла сработать:

– Тогда почему обязательно расстрел, господин полковник? Я полностью согласен с вами в том смысле, что Мишо больше не должен быть офицером, так разжалуйте его!

Если Борель согласится, военная пенсия Мишо сократиться с офицерской до рядовой, но он будет жить, а учитывая, что руки и ноги у капитана на месте, работу он найти сможет. «Возможно, Мишо лишат медалей, но опять же Медаль за ранение останется при нем – это тоже пенсия…» – все расчеты Лануа рассыпались прахом, когда полковник заговорил:

– Вы знаете, что такое децимация, Лануа?

– Децима – это десять по латыни, а что означает сам термин, не могу сказать.

– Уже хорошо, коммандан, что вы умеете считать на латыни хотя бы до десяти. Децимация – это наказание, которое применялось в Древнем Риме по отношению к воинскому подразделению, которое потеряло знамя, бежало с поля боя, не выполнило приказ.

Полковник сделал нажим на последние два слова.

– Всех выживших в бою солдат этого подразделения делили на десятки независимо от выслуги лет и звания, а после этого заставляли тянуть жребий и одного из десятка казнили. Римская армия была практически непобедима на протяжении веков и выделялась строжайшей дисциплиной.

«Это я – страшный человек?!»

– Но мы ведь не в Древнем Риме, господин полковник!

– Конечно, мы не в Древнем Риме, коммандан! Рим не позволил бы германским варварам с востока смять себя, не позволил бы им четыре года сидеть на своей земле, не начал бы Войну разукрашенным как попугай в святой уверенности, что все закончится через пару месяцев!..

– В итоге он все это себе позволил и пал под натиском тех самых германских варваров, господин полковник.

– В том числе потому, что отказался от практики децимации, утратил свой боевой дух, а вместе с ним непобедимость! Хотя, в одном вы правы, Лануа – мы не в Древнем Риме. Поэтому я и не призываю расстрелять каждого десятого солдата второй роты, но того кто виноват в разложении дисциплины наказать нужно и наказать нужно смертью.

– Даже не смотря на то, что Война закончена?!

Огюстен не уследил за своим самообладанием и едва не сорвался на крик, а вот полковник, казалось, успокоился и говорил ровно:

– А Война не закончена, коммандан. Подписано перемирие – перемирие, а не мир. Солдаты могут себе позволить иллюзию, что мы уже победили, а вот для офицеров это непозволительно. Кроме того, Лануа, мы так давно воюем с бошами, что между нами вообще не может быть мира, лишь перемирие. Неделя, месяц, год, десятилетия или века, но рано или поздно мы снова с ними столкнемся, и армия должна быть к этому готова.

– Поэтому здесь и сейчас вы хотите расстрелять человека?

– Вы не поняли меня, Лануа.

– Да, господин полковник, не понял.

***

– Патруль, стой! Привал пять минут. Всем собраться рядом со мной.

Лейтенант Альберт Майер остановил своего коня и спрыгнул на землю. Он потрепал Аякса по морде – ему нравился этот спокойный гнедой жеребец. Аякс прянул ушами и фыркнул.

Майер оглянулся на дорогу в том направлении, откуда ехал их отряд. Мюльхаузен скрылся от их взоров десять минут назад и, следуя совету ротмистра Крипке, лейтенант только теперь собирался сообщить солдатам о настоящем задании. Майер развернул карту на седле Аякса и принялся ждать пока шесть бойцов, которых он отобрал еще вчера вечером, подойдут.

На лицах егерей было недоуменное выражение – они вышли в патруль лишь чуть меньше часа назад, и для привала было еще рано. Майер сделал глоток воды, чтобы прочистить горло и начал говорить:

– Господа, в целях сохранения секретности я вчера ввел вас в заблуждение относительно истинной цели нашего задания…

Лейтенант сделал паузу подобную той, которую в разговоре с самим Майером брал ротмистр Крипке.

– …Нашей настоящей задачей является следование по этой дороге вплоть до французской границы и проникновение через нее с целью разведки.

Майер, как и ротмистр, провел по карте путь из Мюльхаузена до французской границы, повторяя изгибы тракта.

– Это что война, что ли будет?..

– Помолчи, Заммер. Все разговоры и вопросы потом. Сейчас слушайте меня очень внимательно: пересечь границу нужно максимально скрытно, поэтому вот здесь мы сойдем с тракта и выйдем на него снова уже на французской стороне. На той стороне мы будем двигаться в юго-западном направлении, пока не встретим крупные силы противника. Когда встретим их, мы должны не ввязываясь в бой повернуть назад и вернуться на нашу сторону. Это ясно?

Майер дождался не слишком уверенного согласия и продолжил:

– Далее: контактов с местным населением нужно избегать или, по крайней мере, свести их к минимуму насколько это возможно. В крупные деревни не заезжать, крестьянских девок не клеить – это для тебя сказано, Шанцковский. Не отставать и не разделяться – присматривайте друг за другом. Встреченных нами одиночных солдат противника разрешено устранить, но в затяжные перестрелки не вступать. Это ясно?

Первое удивление начинало проходить, и теперь ответы были более уверенными.

– Хорошо. Приказ ясен или есть вопросы?

– Прошу господина лейтенанта пояснить: это приказ ротмистра Крипке или из штаба?

– Даже если бы это был только мой приказ, Заммер, для тебя это ничего бы не изменило. Еще вопросы?

– Господин лейтенант считает возможным ответить: неужели действительно будет наступление?

– Не знаю, Франк. Меня генерал-полковник фон Мольтке7 в известность предпочитает не ставить.

Послышалась пара смешков, на лицах заиграли легкие улыбки. Шутка Майера смогла немного расслабить солдат. Он похвалил себя за это и вернулся к инструктажу:

– Еще вопросы касательно задания?

– Прошу господина лейтенанта пояснить: сколько человек должно быть в отряде противника, чтобы он считался крупным? Просто вы сказали, что мы можем убить одиночных встреченных солдат, а если их будет, например, трое или пятеро?

Как это часто бывало, единственный вопрос по существу дела приглушенно прозвучал из-под густых усов невозмутимого Оливера Мюллера. В эскадроне егеря почтительно, пусть и не без иронии называли Мюллера «Морж Олли». Лейтенанту Морж Олли годился в отцы и Майер уже не раз успел отблагодарить судьбу за то, что ему довелось