И жить еще надежде... - Александр Городницкий

«Скажите, чувствуете ли Вы себя здесь дома? Могли ли бы представить себя в израильском обществе? Относитесь ли Вы к Израилю как к тому «гуманному Западу», который «не привидится во снах»?» (Кирьят-Оно, 1993)

«Скажите, пожалуйста, сколько времени прошло между написанием стихотворения «Не разбирай баррикады у Белого Дома» и «Пусть они приканчивают сами своего кровавого царя»?» (Реховот, 1993)

«Всего три месяца из Питера. Пожалуйста, исполните «Атланты»!» (Хайфа, 1990)

«Ваши песни знаю с конца пятидесятых. В семидесятом укачивал сына под Ваш «Снег», а на следующей неделе вылетаю в Питер на его свадьбу. Смогу ли я там достать что-нибудь из Ваших сборников? Существуют ли они в печатном виде хотя бы сейчас, через 35 лет?» (Тель-Авив, 1996)

«Скажите хоть несколько слов о Москве» (Ашкелон, 1993)

«Собираетесь ли Вы приехать к нам навсегда? Большая алия Вас ждет» (Кирьят-Оно, 1993)

«Давно ли Вы были в Ленинграде и как Вы относитесь к его переименованию? Если можно, — «Романс Чарноты»» (Акка, 1993)

«Мы встретились с Вами после многолетней разлуки во время Вашего первого приезда в Израиль. С тех дней у нас осталась кассета с Вашими песнями. Она не переставала звучать на магнитофоне в нашей машине, на которой мы много раз мчались с дикой скоростью по безлюдному Тель-Авиву в смутные дни войны в заливе. Мы всегда надеялись, что при случае расскажем Вам об этом. Слава Богу, наша встреча состоялась. Вы для нас — часть Родины. Спасибо и всего Вам доброго». (Бат-Ям, 1996)

«Я просила Вас еще три года назад спеть «Воздухоплавательный парк» и «Постоялые дворы». Надеюсь, что сейчас мне повезет больше. Пожалуйста, спойте. А эмиграция — страшная штука. Наши дети не будут знать «Постоялые дворы», потому что у этой страны нет прошлого века. Такой вот разрыв в истории на 1800 лет». (Иерусалим, 1996).

«Тар странно, что мы уже здесь, а Вы все еще там. Что с Вашей еврейской душой? Еще несколько лет, и мы расстанемся навсегда. Жаль Вас, как жаль!» (Тель-Авив, 1996)

В заключение мне хотелось бы процитировать еще одну записку, полученную мной в марте 1995 года в Питере:

«Здравствуйте! Спасибо за стихотворение о том, почему Вы не хотите уезжать. Я — еврейка, и все чаще передо мной встает вопрос об отъезде. Спасибо, что я не одна не хочу уезжать с настоящей Родины на историческую. Яна, 21 год».

Надо сказать, что длительное пребывание в Израиле, вполне законное на первый взгляд чувство патриотизма, столь понятное после долгих веков бесправия и гонений, иногда приносят весьма странные плоды. Здесь много, иногда слишком много говорят о еврействе, о том, что должен делать и чего не должен делать еврей, как бы отделяя евреев от всего остального человечества. Вызывает невольную улыбку также стремление обязательно найти во всех великих людях хоть какие-нибудь еврейские корни. В упомянутом музее диаспоры в Тель-Авиве есть даже специальный стенд — знаменитые евреи. Там рядом с портретом Альберта Эйнштейна можно увидеть фотографии Иосифа Бродского, Жака Ширака и многих других известных людей нашего столетия.

В связи с этим я вспоминаю, как мой старый знакомец по Ленинграду профессор русской литературы Илья Захарович Серман, работающий сейчас, несмотря на преклонный возраст (ему уже за восемьдесят), в Иерусалимском университете, взялся мне доказывать, что Пушкин был евреем. Дескать, знаменитый прадед Пушкина — арап Петра Великого Ибрагим (Абрам) Ганнибал происходил из эфиопского царского рода, который ведет свое начало от царицы Савской, как известно, забеременевшей от царя Соломона. Поэтому весь этот род — фалаши, африканские евреи. И Пушкин, конечно, тоже. Его рассказ напомнил мне старый анекдот. Один старый еврей спрашивает другого: «Вы слыхали, какой национальности новый Римский Папа?» И второй отвечает: «Не может быть!»

Впрочем, версия мне показалась занятной, и я даже написал стишок на эту тему: