Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

по-настоящему быть молодым – это, так сказать, пребывать в истине, в истине молодости. Я из тех, кто считает первичным сознание. Мы стареем и умираем, потому что подспудно сами этого хотим, но не можем противостоять, потому что не знаем как. Но ничего, научимся. Научимся жить в бесконечности, ведь из нее мы и пришли.

– СНЯТО!

К беседе Микки Бессик подготовился еще хуже Фредерики. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Немного покачавшись туда-сюда, начал нараспев:

– Итак, о чем вы хотите поговорить?

– Могу поделиться своими мыслями об образовании. Они совсем другие. Я уверена, что знания необходимы и что получить их можно только путем обучения. Просто так, без усилий, ничего не придет.

– Ну вот, передо мной ханжа. Так я и думал. Я сразу понял. Ты, наверное, его переела.

– Чего?

– Образования.

– Что было, то было. Я окончила университет, изучала литературу. И я вот считаю, что свое мнение хорошо иметь, когда уже знаешь, что́ и как думали до тебя.

Поэт раскачивался все быстрее, не открывая глаз: крик-крак, крик-крак. Процедил сквозь зубы:

– Фигня все это. История. Прошлое. Дурь, дурь, дурные видения. Будто сношаешься с трупом, подруга как там тебя. А сношаться надо с живыми. Еще и еще. Вот как я. И оттуда берутся стихи, стихийные разливы, как некто изрек[15]. Ты небось думала, я ничего такого не знаю.

– Ваши стихи мне нравятся. Занятные. И мой сын так думает.

Спинка кресла замерла.

– Вы только послушайте! Остановись, мгновенье! Пойте хвалу Господу! Ликуйте, звезды! Дамочке понравились мои стихи! Валяй во все колокола! Эта спесивая грымза соблаговолила похвалить мои стихи!

– Вы вообще знаете, кто я?

– Ох, смутно. Училка, вроде того. Спесивая грымза, занудная зазнайка – я таких повидал.

– Но именно одна из таких, какую вы сейчас должны…

– Какую! Вы только послушайте. Спесивая грымза снизаходит. Вот ее ход. «Какую» вместо «которую»! Щеголяет местоимениями. Ты, разумеется, думала, что и такого я тоже не знаю? Что ж, меня это выучить вынудили. Но грамматика – это пустышка.

– А вы в своих стихах с ней управляетесь очень изящно.

– Как-как? Изящно? Мои стишата, значит, изящные. Ну ты и трепло!

– Трепло как раз вы. Но стихи неплохие.

Кресло качалось с запредельной скоростью.

– СНЯТО! – прозвучал голос Александра.

Поэт вовсе откинулся на спину и лежал, просунув ноги через раскладные опоры. С благостным выражением на лице.

Позже Уилки пригласил Фредерику в Телевизионный центр посмотреть вместе отснятое интервью. Они сидели в помещении без окон и смотрели на стоящий в углу ящик. Уилки рассуждал:

– Как я и говорил, у тебя есть одно свойство – ты не боишься камеры. Посмотри на других, включая твоего не в меру словоохотливого визави: мышцы шеи напряжены, глаза опущены. Как под взглядом Медузы. Но у тебя этого нет. Посмотри.

Фредерика возразила, что, возможно, держалась свободно, потому что предусмотрительно решила на себя не смотреть. Если она хочет стать в этой области профессионалом, заметил Уилки, смотреть придется и сохранять при этом невозмутимость.

Она с трудом себя узнавала. Камеры были благосклонны к ее костлявым формам и большому рту. Песочный цвет лица они сделали более насыщенным, волосам придали темно-рыжую глубину, а бровям, тщательно прорисованным и подправленным гримерами, – дугообразный изгиб. Взгляд Микки Бессика, в сравнении с его веселой ухмылкой, казался маловыразительным. Глаза же Фредерики на экране блестели заинтересованностью и задором. Губы таинственно кривились.

– Помнишь, в постановке, когда я играла Елизавету, были строчки из детской песенки. Там старушке обрезали платье. Господи помилуй, это же не я!

– Но и никто иной. Ты – личность в полном смысле слова. У тебя есть все, включая способность – в которой я тебе всегда отказывал – слушать других.

– Все мы растем, меняемся. Я преподаю. Я воспитываю сына.

– В общем, работу тебе даем. Решили единогласно.

– Но я не хочу быть личностью на экране.

– Ой, Фредерика. Хочу, не хочу… За этим будущее. В конце концов, почему хотя бы на время не попробовать? У меня вот тоже две жизни: мои научные исследования и эта работа. Чего ты вообще хочешь?

– Не знаю. Руперт Жако обещал издать мою книгу из кусочков и обрывков. Говорит, подходящий момент. Книга очень своевременна. Не уверена, что он понимает. И это даже не книга, не настоящая книга, я не писатель. Меня учили писателей ставить на место. И в чем-то Микки Бессик прав.

– Ну ладно. Можем заплатить тебе аванс. Программа еще несколько месяцев будет готовиться. Будем много еще чего обсуждать, и я очень надеюсь на твой вклад, как тут говорят. Окажешься в авангарде новых форм мышления, возможно, даже нового вида искусства.

Он прокрутил пленку в начало и снова запустил. Фредерика всматривалась в свое лицо. Ей нравилось – Бессик декламировал свой манифест юности, – что это лицо не девочки, а женщины. Собранное, внимательное, повзрослевшее. Привлекательное – даже для его обладательницы. Непривычное ощущение!

Уилки объяснил свою идею «Зазеркалья». Фредерика позже подумала, что впервые уделила ему все свое внимание, как и он впервые обратился к ней с полной серьезностью, будто она больше не благодарный слушатель его острот или спарринг-партнер в шутливой пикировке. В 1953 году он стал ее первым мужчиной, но произошло это непринужденно (так она и хотела) и продолжения не имело. Он всегда слыл человеком выдающимся, специалистом по восприятию и познавательным способностям. А теперь он еще и известный создатель телепрограмм. На прослушивании – она запомнила – на нем была розовая рубашка с белым воротничком, насыщенно-розовая, с галстуком в мелкую черно-белую клетку, создающую оптически многозначную картинку. У очков же теперь была тяжелая квадратная оправа. Темные волосы стали длиннее. Немного полноват для такого стиля, но впечатление приятное.

Телевидение, очень серьезно говорил Уилки, изменит сознание всех нас. В больших и малых масштабах. В первом смысле все более очевидно. Всем, кто имел к этому непосредственное отношение, уже было ясно, что политика будущего будет вестись в этих маленьких ящичках. «Нужно научиться очаровывать людей, хотя твое лицо – всего несколько дюймов в поперечнике, а ты рассуждаешь о домашней стряпне, размере груди или каше, которую надо запихнуть в рот орущему чаду…» Искусство слова никуда не денется. Но чтобы всколыхнуть массы, теперь придется работать с каждым в отдельности и, как это называют, заочно. «Выглядеть все будет честнее, а по сути станет куда как коварнее», – заключил Уилки.

И тогда телевидение изменит наш мир. Именно благодаря телевидению американцы поняли, что война во Вьетнаме невозможна. Оно показывало им сожженные напалмом