Сокровище тамплиеров - Джек Уайт

(воистину высоким) целям. Я умолчу о добродетелях воина, ибо добродетели эти — отвага, смелость, стойкость, милосердие и сострадание (хотя последние два слова, пожалуй, не стоило бы произносить) — проявляются на поле битвы в равной степени обеими сторонами... И это ничего не говорит о мудрости мусульман или христиан. Нет, пожалуй, я ограничусь перечислением чести, честности и верности. Сарацины обладают всеми этими качествами в большей степени, нежели христиане-франки.

Сен-Клер кивнул.

— Тогда объясните вот что, потому что для меня это пока загадка. Вы говорили, что всё это открылось вам невольно, когда вы находились в руках сарацин. Однако иметь дело с исламом и мусульманами, сынами пророка, вам приходилось и прежде, с тех пор как вы прибыли сюда. Так почему вы не узнали обо всём этом раньше? Вы должны были хоть как-то почувствовать это.

— Не совсем так. До плена мои отношения с исламом никак не затрагивали сарацин. Я имел дело с ассасинами, а они — шииты, их учение больше распространено среди персов. Мало того, мне доводилось в основном иметь дело лично с Рашидом аль-Дином Синаном, Горным Старцем, а он, как и вся его братия, не из тех, с кем приятно общаться. Ассасины, как и все фанатики, упорны, прямолинейны, лишены чувства юмора, безжалостны и неспособны к состраданию. Они во многом походят на своих «собратьев» — храмовников. За те годы, что я имел дело с Горным Старцем и его приспешниками, я вёл себя честно и ожидал в ответ той же честности и щепетильности. Мне никогда не приходилось усомниться в верности ассасинов своему вождю и неукоснительном исполнении ими соглашений, но при этом в голову не приходило примерять к ним понятия чести и благородства в том смысле, какой они имеют для меня. Возможно, у ассасинов на сей счёт имеются собственные представления, но тогда мне ничего не удалось об этом разузнать. Лишь оказавшись волею судьбы среди сарацин и познакомившись с аль-Фарухом, я прозрел и увидел всё в истинном свете.

— Итак, по возвращении вы услышали клевету в их адрес и заступились за них?

— Да. Я всегда выступаю против несправедливого злословия.

— Хмм. Коли так, неудивительно, что люди смотрят на вас косо. И вы говорите, что не имели дел с ассасинами и их вождями с тех пор, как четыре года назад попали в плен?

— Никаких.

— Они хотя бы знают, что вы живы?

— Теперь знают, потому что на прошлой неделе я известил их об этом. Как раз поэтому ты ничего от меня и не слышал. В депешах, которые ты мне доставил, ясно говорится, что мне следует восстановить отношения с ассасинами, чем я тотчас же и занялся. Но оказалось, что мой главный связной два года назад покинул своё обиталище, и найти его оказалось непросто. А когда я его всё-таки нашёл, мне пришлось потратить три дня, чтобы с ним встретиться. Он не сомневался, что я погиб при Хаттине, поскольку были известны имена всех переживших битву и выкупленных из плена франкских рыцарей. Потому связной счёл, что кто-то прикрывается моим именем, чтобы до него добраться. Пришлось его убеждать, что мне, сэру Александру Синклеру из Храма, пришлось выдать себя за погибшего друга, шотландца сэра Лаклана Морэя, когда я оказался в плену у аль-Фаруха. Саладин повелел казнить всех пленных тамплиеров, и под своим именем я бы не выжил.

— А Горный Старец сейчас жив?

— О да. Жив-здоров. И всё такой же злокозненный. Я должен встретиться с ним послезавтра. Он был в Аль-Каф, Орлином Гнезде, своём излюбленном недосягаемом оплоте в северных горах, но сейчас уже возвращается и завтра вечером будет неподалёку, на расстоянии дня пути верхом.

— Что вы ему скажете? Он всё ещё платит взносы Храму?

Алек выпрямился и с силой потянулся.

— Понятия не имею, что ему говорить. Он сам спросит о том, что его интересует. Рашид аль-Дин не из тех, с кем можно запросто поболтать о том о сём. Да, он до сих пор делает выплаты в пользу Храма. Но прежде чем я скажу ещё что-нибудь, нужно, чтобы это...

Неожиданно Алек поднял указательный палец, призывая к тишине. Оба рыцаря напряжённо прислушались и различили отдалённый шум, весьма похожий на шум сражения, — звук разносился далеко по пустыне. Оба кузена вскочили и, отряхивая с одежды песок, огляделись в поисках своих спокойно ожидавших лошадей.

— Возьми депеши с собой, — промолвил Синклер. — Они в моей седельной сумке. Прочти их сегодня вечером, а завтра давай встретимся снова в это же время. Я опять возьму с собой еду. Ты успеешь разобраться, что к чему, и тогда сможешь уразуметь суть моих намерений. А сейчас давай посмотрим, что там за шум.

По мере их приближения к тыловым позициям шум становился всё громче. В тылу все уже были на ногах, отовсюду доносились оглушительные крики, все взоры были обращены на северо-восток, вооружённые всадники носились туда-сюда. Царила такая неразбериха, что на позициях все и думать забыли о дисциплине.

— Что за безумие тут творится? — выкрикнул Андре, чтобы кузен расслышал его сквозь гвалт. — Вы что-нибудь видите?

Алек Синклер высоко приподнялся на стременах, вгляделся из-под руки в сторону далёкого горизонта, после чего снова опустился в седло.

— Ричард Английский, — заявил он, повернувшись к Сен-Клеру. — Наконец-то явился. Я разглядел знамя короля. А за Ричардом движется войско, похожее на тёмную тучу на горизонте. Огромную тучу, растянувшуюся, насколько хватает глаз. Это войско ждали давным-давно, многие поговаривали, что оно уже никогда не прибудет, — и вот пожалуйста, прибыло-таки. Должно быть, люди Ричарда высадились в Тире, выступили оттуда к Акре, на полпути разбили лагерь и начали последний переход задолго до рассвета, ибо солнце взошло всего пару часов назад. Ты говорил, что их больше ста тысяч. Это не преувеличение?

Андре слегка придержал лошадь.

— Нет, ничуть. Если взять французскую армию Филиппа и его вассалов, войска Бургундии, Фландрии и Бретани, и прибавить к ним англичан и аквитанцев