Державный - Александр Сегень

— Прыгнет, прыгнет, — подтвердил батюшка Юрий Константинович. — И зачаткам, и разрешению, всему ерданское купание полезно.

— А вы-то всё? — обвёл великий князь взглядом всех Сабуровых мужеского пола.

— Идём, идём! — бодрясь, загоготал отец и первым направился к Ердани, остальные за ним. А брат Иван уже мокрый от Ердани возвращался, не утерпел, прежде отца искупался.

— С новокрещеньем, государь! — крикнул он Василию, подбегая к слугам, держащим наготове шерстяные ширинки.

— Нравится ли тебе Ердань наша, московская, Соломония Юрьевна? — спросил Василий.

— Зело хороша, Василий Иванович, — ответила Солоха. — Не можно налюбоваться.

— Это тобой не можно налюбоваться, — ласково сказал князь, беря Солошу за руку. — До чего же ты хороша, Соленька! Так бы и нырнуть в тебя! Вот о какой ердани мечта моя.

— Речи твои... смелые какие... — покраснела Соломония.

Ей и нравилось, и не нравилось то, что он говорил. Он вообще любит всякие такие намёки, от которых вся краской заливаешься.

— Разве нельзя тебя с ерданью сравнивать? — продолжал говорить Василий, прижимая к своей груди руку Солохи.

— Грех, — отвечала Солоха. — Ердань — святое, а я...

— А ты — будто ангел. Выходи за меня замуж.

— Да ведь я, чай, невеста уж твоя, — опешила девушка.

— Разве? А я и забыл! — И захохотал, озорник.

— Обидные эти речи...

— Да ведь шучу я, Солнышко! Любя. А ведь и впрямь буду тебя Солнышком называть. От Соломонии ласкательно лучше всего. А ты меня — Подсолнушком. Хорошо?

— Нехорошо. Вы для меня — Василий Иванович. Государь и господин мой. Мне ваше имя нельзя уменьшать.

— Страсть как хочу посмотреть твоё купание!

— Скоро хотение ваше исполнится.

— А что же ты меня на «вы» называть стала?

— Смущаюсь...

В такой болтовне они дождались, покуда все Сабуровы, искупавшись в Ердани, вернулись. Ещё через какое-то время объявили, что настала очередь девушек и жён.

Это был единственный день в году, когда девушка могла прилюдно раздеться до сорочицы и не подвергнуться за это жестокому осуждению. Соломония Юрьевна сама сняла с себя коруну и вручила её жениху, затем служанки помогли ей закончить разоблачение. И вот, в одной сорочке и переобувшись в лёгкие черевцы, первая красавица Руси двинулась по направлению к Ердани. Она шла, гордо и красиво запрокидывая голову, длинная русая коса стукалась о спину и поясницу, груди колыхались под сорочкой, и их затвердевшие ягоды щекотно тёрлись о платно. Ничуть не было холодно. Куда там! — горячо от множества взоров, направленных сейчас лишь на неё, красавицу Соломонию. Все эти люди московские, совокупно с Христом ныне в водах ерданских омывшиеся, теперь взирали на главную государственную невесту с жадным и горячим любопытством. Холодно? Мороз? Да она готова была вот-вот вспыхнуть, чувствуя на себе всемосковское восхищение!

И как подошла к Ердани, ни единого мгновенья не замешкалась — так и ступила легко в прорубь. Дыхание сразу перехватило.

— Ах! — тихонько воскликнула Соломония, погрузилась с головою, вынырнула, вся сжалась, чтобы не закричать. Затем, не дыша, развернулась, медленно подошла к кромке льда. Протянула руки, сама любуясь, какие они белые и красивые в серебре крещенской водицы. Её подхватили, вытащили. Восхищение зрителей настолько усилилось, что ледяная, ставшая прозрачной сорочица мигом нагрелась. Гордясь собою, что стойко сохраняет спокойствие в лице и движениях, Соломония не спеша направилась к своему жениху, который в восторге смотрел на неё, раскрыв рот. Когда она подошла, накинул на неё тёплый опашень и повёл к шатру, в котором она могла одеться.

Через некоторое время, уже полностью одетая, она вышла из шатра. Василий ждал её, взял за руку, повёл к отцу.

Государь Иван Васильевич твёрдо стоял на ногах неподалёку от Ердани, в которую продолжали прыгать девушки и жёны. Соломония краем глаза успела увидеть вылезающую из проруби гречанку, казначееву дочь. Та была чудо как хороша в просвечивающейся сорочке, но мало кто взирал на неё так, как на государеву невесту, да и она как-то скукожилась, дёргая челюстью, быстро побежала к шатру. Больше Соломония не задерживала на ней своего внимания и даже почти совсем забыла. Подойдя к Державному, она низко поклонилась ему и приложилась губами к руке. Справа от Ивана Васильевича стоял тощущий старец в грубых сапогах и страшной власянице. «Настоящий кощей!» — подумала о нём девушка. Слева стоял другой старец. Этого Соломония Юрьевна уже знала — тот самый Иосиф Волоцкий, который яростнее всех борется с ересью, и если бы не он, быть может, не стали бы еретиков жечь. За спиной у государя и старцев толпились самые знатные люди московские, братья и сёстры Василия, другая великокняжеская родня.

Глаза Державного горели пленительным восхищением, и Соломония невольно пожалела о том, что он так стар и немощен, что не за него ей суждено идти замуж, а за его сына.

— Хороша! — сказал Иван Васильевич. — Красивее я и не видывал. И какая смелая! Бултых — и глазом не моргнула. Не то что некоторые изнеженки. Славная жена у тебя будет, Василий. Завидую тебе. Жаль, что стар.

— Я сегодня придумал, как буду нарицать её, — сказал Василий. — Солнышком. То есть ласково от Соломонии.

— Ну, это ваши нежности, — поморщился Державный, но взгляд его продолжал так пленительно играть, что Соломонии сделалось совестно собственных своих мыслей.

— Как ваше здравие, государь? — спросила Соломония Юрьевна.

— Отменное! — отвечал Державный. — Ведь во Христа облекохся! Ниле, а Ниле! — повернулся он к «кощею», одетому во власяницу. — Как же мне уходить в скит? Не погуляв на свадьбе у сына?

— Всё в твоей воле, царь Иван, — молвил «кощей».

— На год задержусь, пожалуй, на Москве ещё поживу, — сказал Иван Васильевич. — Вот совет Осифа исполню, на царство венчаюсь и сына своего венчаю. Перед свадьбой его благословлю и на свадьбе повеселюсь. А тогда уже можно и в скит. Дашь мне один год отсрочки, Ниле?

— Не у меня, у Господа проси, — отвечал верижный старец.

— И у Него попрошу, и у тебя спрашиваю. Один только годик желаю на невестушку полюбоваться. С земным расстаться. Земное держит меня крепко, я ведь и не очень стар, вон сколько старее меня. Одно утешение, что отец мой ещё раньше помер. Но он сухоточный был, а во мне в последнее время перед болезнью наоборот — полнота появляться стала, даже на брюхе кое-какой тук завёлся. Сейчас вот только снова исхудал... Так что я держу государство моё, а государство меня держит.

— Ты за него хватаешься, — сказал «кощей», — да оно тебя уже не удерживает. Ладно, царь Иван, как знаешь. Я сегодня же потеку назад в свой скит. Соскучился.

— И на праздничном пиру не побудешь, авва Нил? — спросил Иосиф Волоцкий.