Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

Такие состояния между сном и бодрствованием я переживала, лежа в объятиях бабушки. Я очень любила эти моменты. Она гладит меня по волосам морщинистой рукой, ее коричневое фланелевое платье в мелкий розовый цветочек пахнет мылом, кончики головного платка щекочут мою щеку, а она тихим голосом рассказывает мне сказки. Как же хорошо!

Все это казалось мне сном, хотя было правдой. Я спала, но все равно чувствовала все ее прикосновения, воспринимала каждое слово.

У бабушки были очень выразительные черные глаза. Ее муж работал почтальоном и рано умер, оставив троих детей – двоих мальчиков и девочку. Девочка была самой младшей, а средний ребенок – это мой папа.

В детстве я жила с мамой, папой, братом Недждетом, который старше меня на восемь лет, и с бабушкой. У нас была квартира в Ускюдаре[31].

Папа работал в банке, а мама была учительницей, поэтому они уходили из дома утром и возвращались только вечером. Забота обо мне и некоторые домашние дела ложились на бабушку.

Когда я после обеда приходила из школы, меня ждал ломтик багета со сливочным маслом. Тогда вместо «хлеба» говорили «багет»: «Сходи в пекарню на углу, купи багет». Сейчас это слово не услышишь.

По воскресеньям мы с братом носили в пекарню противни с заготовкой для пиде[32], пирожками или рагу. Пирожки и рагу ставили выпекать сразу, но, если мы приносили продукты для пиде, пекарь выкладывал их на раскатанное тесто на посыпанном мукой столе, смазывал сверху яйцом и ставил в раскаленную дровяную печь.

По воскресеньям там собирались почти все соседские дети. Меня называли не Майей, а Пчелкой Майей, по названию всеми любимого мультика. Я чувствовала себя особенной из-за того, что носила имя такой милой героини, и думала, что моя вторая бабушка выбрала его из-за мультика. Мне страшно нравились длинные лопаты в руках у пекарей, белоснежная мука, аппетитные запахи из жарких печей. Оставив противни, мы играли на улице и возвращались за ними в указанное время. Нам давали бумажку с зубчатыми краями, где был написан номер, а другую половинку бланка прикрепляли к блюду. Также маленькие бумажки подкладывали и под хлеб. Мы с братом брали горячий противень выданным мамой полотенцем, чтобы не обжечь руки, и бежали домой, с трудом сопротивляясь соблазнительным ароматам.

Я снова посмотрела на часы, было почти три. Пора было вставать и собираться, но я все еще была под впечатлением ото сна. Точнее, мне не хотелось возвращаться из сна в холодную стамбульскую ночь.

Куда этот странный профессор собрался меня везти в четыре часа утра? Во что он хотел меня втянуть? Да еще в такую непривычно холодную для Стамбула погоду.

Во сне бабушка сказала мне, что мы спустимся в затопленные подземелья Айя-Софии, куда полторы тысячи лет не ступала нога человека. Кто знает, что он будет там искать?

Затем я одернула себя: «Не глупи! Это тебе не бабушка сказала, ты во сне заставила ее это сказать». Откуда мне в голову пришли подземелья Айя-Софии?! Прочитала, что ли, где-то, или в документальном фильме видела, или знакомый мне сказал?

Но последние слова бабушки во сне действительно принадлежали ей – при жизни она часто мне говорила:

– В этой жизни тебе встретятся люди, которые захотят причинить тебе зло. Но не забывай: будут и те, кто захочет сделать тебе добро. У кого-то сердце темное, у кого-то – светлое. Как ночь и день! Если будешь думать, что мир полон плохих людей, станешь унывать; но, если начнешь думать, что все хорошие, разочаруешься. Берегись людей, девочка, берегись!

Она повторила мне это незадолго до смерти.

Однажды ночью я подошла к ней, услышав, что она издает странные звуки. В те годы я училась на литературном факультете Стамбульского университета. Мой брат уже окончил военное училище, стал офицером.

Бабушка задыхалась, хрипела и корчилась, до боли сжимая мою руку. Мы побежали к доктору, который жил этажом ниже. Тот оказал ей помощь: вколол успокоительное, измерил давление, однако предупредил, чтобы мы непременно отвезли ее утром в больницу.

На следующий день бабушка выглядела измученной и бледной, но дышала нормально. Мы взяли ее под руки и медленно спустились по лестнице. Прежде чем выйти, она с грустью оглядела дом, словно думала, что больше его не увидит. И в самом деле, домой она больше не вернулась.

Поскольку брат был офицером, у бабушки было право лечиться в военном госпитале. Туда мы и поехали. Ее положили в маленькую палату на одного человека. Сделали ЭКГ, взяли кровь на анализы, затем оставили нас одних. Брат и родители тоже уехали, за бабушкой в больнице должна была присматривать я. Ей поставили капельницу.

Ближе к вечеру пришел очень уважаемый профессор с ассистентами. Это был генерал с густыми бровями, строгого вида. Он ласково обратился к бабушке, объяснил, что у нее проблема с сосудами и необходимо лечение.

Затем произошел разговор, который я не забуду до конца моих дней. Чтобы понять, были ли у бабушки в роду сердечно-сосудистые заболевания, профессор задал ей простой вопрос:

– От чего умерли ваши родители?

Бабушка не отвечала.

Доктор подумал, что она не расслышала, и повторил вопрос погромче:

– Я говорю: родители от чего умерли?

Бабушка продолжала молчать. В палате повисла неловкая тишина.

На этот раз вмешалась я:

– Бабушка, ответь господину доктору!

Она в отчаянии посмотрела на меня и заплакала.

Доктор в нетерпении раздраженно покачал головой:

– Мать, ты родителей недавно, что ли, потеряла, чего ты плачешь?

Эти слова доктора я тоже запомнила на всю жизнь. Он, сам того не зная, сказал очень важную вещь: как я сама впоследствии поняла, бывают такие потери, раны от которых не заживают.

В комнате воцарилась тишина – было слышно лишь, как бабушка тихонько всхлипывала. Генерал, стараясь оставаться спокойным, понимающим и в то же время немного грозным тоном повторил вопрос:

– Ну давай, от чего умерли твои родители?

Бабушка еще немного помолчала и затем ответила:

– Ни от чего не умерли!

В ее голосе звучал укор. Мы все переглянулись, словно спрашивая, уж не сошла ли она с ума. Бабушка была в жалком состоянии, заплаканная и потрясенная, но не походила на умалишенную.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

Вдруг у бабушки загорелись глаза, и ответ на вопрос прозвучал как будто из этих печальных глаз на бледном лице:

– Моих родителей убили, господин доктор. Они не успели состариться, чтобы умереть от болезни.