Путь в бессмертие - Николай Архипов

Утром у церкви собралось всё село. В основном бабы, старики да детишки. Стояли молча, со страхом глядя на наспех сколоченную виселицу с болтающейся на ней верёвкой. Петля монотонно раскачивалась на утреннем ветру, словно призывала к себе всех, у кого была чёрная душа и руки по локти в крови от невинно загубленных душ.

Вдоль дороги выстроились солдаты. Вот, наконец, появился конвой, ведущий Ваську. Руки его были связаны назад, шапка нахлобучена по самые глаза. Он шёл, понурив голову, глядя себе под ноги, словно боялся увидеть тех, чьих родных ещё совсем недавно убивал и мучил. Выйдя на площадь, он, наконец, поднял голову, увидел виселицу, и ноги его от страха подогнулись. Полицай, кривя губы, упал на колени. Вперёд вышел капитан.

– Товарищи колхозники! Перед вами стоит бывший ваш односельчанин Василий Дымов. Вы лучше меня знаете, что сотворил этот выродок. Он предал Родину, предал свой народ. Став полицаем, Дымов стал преступником, и вина его в военное время не требует доказательств. По приговору военно-полевого суда двадцать пятой гвардейской стрелковой дивизии Дымов Василий Ефимович приговаривается к высшей мере наказания – смертной казни через повешение. Привести приговор в исполнение!

Конвоиры схватили полицая под руки и, волоком подтащив к виселице, рывком поставили на ноги. Васька, близко увидев качающуюся петлю, словно проснулся, замотал головой и заорал:

– Люди! Простите! Простите Христа ради, люди! Не по злобе я. Заставили. Люди!

Шапка упала и покатилась к толпе. Какая-то высокая женщина с презрением пнула её и в сердцах крикнула:

– Будь ты проклят, змей ползучий! Нет тебе прощения, и не жди!

Народ загудел. Послышались гневные выкрики:

– Собаке собачья смерть! Сгинь, тварь! Смерть гаду!

Васька отчаянно оглядел вчерашних знакомых и таких сейчас чужих людей и замолчал. Взгляд его остановился на той самой высокой женщине, что пнула его шапку. Он с минуту посмотрел на неё и неожиданно сам встал на скамейку. Ему надели петлю на голову и тут же выбили из-под ног скамейку. Васька дёрнулся и затих.

Иван смотрел на раскачивающийся труп предателя и пытался понять, что толкнуло этого совсем ещё недавно обыкновенного человека на предательство, но не мог. Ведь этот Васька родился здесь, бегал по улице мальцом с другими такими же ребятами, отсвечивая голой задницей. Потом ходил в школу, влюблялся, песни пел, и вот предал. Предал своих же родных, друзей, всех, с кем жил. Ради чего? Страх? Жажда власти, наживы или ещё что-то, о чём знал только он? Может быть. Только вот одного не знал Васька. Того, что за всё в жизни приходится расплачиваться. И смерть в этом случае не всегда самое страшное, а самое страшное – это презрение своего же народа и вечное его проклятие. Так было всегда, так будет и дальше, пока жив человек.

В этот же день хоронили Ломакина. Его подстерегли в огороде и расстреляли в упор двумя выстрелами. Расстреляли хладнокровно, со знанием дела. Первый выстрел сделали из-за кустов. Когда Ломакин упал, к нему подошёл полицай, нагнулся и посмотрел солдату в ещё живые глаза. Ломакин попытался поднять автомат, но не смог. Тогда незнакомец усмехнулся, поднялся и выстрелил ему в голову. Похоронили бойца в ограде церковного кладбища под прощальные залпы винтовок. Похоронили как героя.

Глава 8.

Двадцать седьмого февраля 1943 года по двадцать пятой стрелковой дивизии был издан приказ оставить занимаемый ею плацдарм и отойти к Змиеву. Там необходимо было занять оборону на рубеже Тарановки, Змиева, Замостья, Зидков. На следующий день рано утром дивизия покинула Мерчики и форсированным маршем выдвинулась в сторону южнее Харькова. Такому решению обязывала сложившаяся обстановка. Девятнадцатого февраля немцы перешли в наступление против войск правого крыла Юго-Западного фронта и оттеснили их за Северный Донец. При этом остался открытым левый фланг Воронежского фронта. Гитлеровцы на юго-западе Харькова сгруппировали мощный военный кулак, в разы превосходящий действующие на этом участке части советских войск. Противник готовился нанести сильный удар в этом направлении, и двадцать пятой дивизии необходимо было к нему основательно подготовиться.

Семьдесят восьмой стрелковый полк занял оборону в районе Тарановки. Рота Синельникова приступила к созданию рубежа близ населённого пункта Пролетарский. Иван со своим отделением после восьмидесятикилометрового марша ещё сутки обустраивал окоп, точки для стрельбы из противотанковых ружей, и только потом им удалось немного передохнуть. С питанием в роте было налажено строго, так что горячую кашу бойцы получали регулярно. Иногда не обходилось и без спирта.

– Куда же нам, славянам, без водочки да хорошей закусочки, – уплетая стремительно остывающую на морозе кашу, проговорил неунывающий шахтёр Фёдор. – Эх, сейчас бы на печку с барышней. Уж я бы ей устроил праздник. Точно говорю. Ты как насчёт барышни, Ваня?

– Кто же откажется от такого добра, – засмеялся Иван. – Только барышни на печках, Федя, не водятся. Там только наши деревенские баушки обитают да тараканы. Но, как я предполагаю, те и другие тебе вовсе без надобности. Тут ты, дружок точно переборщил.

– А… Неважно. Тут сама суть важна, – не унимался Фёдор. – Вот, к примеру, у нас на шахте. Поднимешься вечером из забоя после чёрт знает скольких вагонеток. Весь чёрный с ног до ушей, как из предысподни, усталый в усмерть, и кажется, что уж и сил-то у тебя не осталось. Но стоит только умыться, одеться, малость причупуриться, жахнуть грамм эдак двести, и весь мир у тебя в кармане. Готов хоть десяток барышень закружить.

– Трепло ты, Федя, – сказал сидевший рядом сержант Терентьев. – После хорошей смены не девок охота по печкам щупать. После энтого дела завалиться лучше в кровать да поспать вволю. Вот и весь сказ. А то девок ему подавай, двести грамм он жахнет. Пустозвон.

– Ну, нет. Ты, Терентьев, просто не романтик, – не согласился Иван. – У нас в колхозе за день тоже не хуже, чем в шахте, нахлещешься. А гулять всё равно идёшь. Всю ночь до первых петухов прогуляешь, а утром снова в поле и снова вкалываешь. И ничего, не падаешь, а даже наоборот, ещё хлеще работаешь.

– Это потому, что вы ещё пацаны, – вставил своё слово пожилой Борис Дёмин, которого все звали просто дядя Боря. – Станете постарше, ни хрена вам уже не надо будет. Прав сержант. Пожрать да поспать. Вот и всё. И нече тут зазря лясы точить.

– И как только от тебя твоя старуха не сбежала? – засмеялся Фёдор. – Неужто так вот и не трогал её за задницу? Ни разу.

– Тьфу ты, пакостник, –