Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен

А ведь он тем не менее совсем недавно заверил Филипсена, что ему нужно не более ста крон. Он заявил об этом в разговоре с копенгагенцем, обладателем очень тонких рук, с той же заносчивостью бедняка, как и герой «Голода»^[51].

Редактор журнала «Ню Юрд» Беренс обещал подписать опубликованный фрагмент псевдонимом Неизвестный писатель. В тот же самый день, в начале ноября 1888 года, когда многие подписчики получили журнал, писательская чета — Амалия и Эрик Скрам — устроила домашнюю вечеринку в своей копенгагенской квартире по адресу Крогсгате, дом 1. Среди гостей были датский писатель Герман Банг и его норвежский коллега Гуннар Хейберг. После обеда было решено, что теперь настало время для духовной пищи, то есть чтения вслух. Один из присутствующих предложил почитать вслух «Ню Юрд», что-нибудь из того, что произвело на него сильное впечатление. А поскольку и хозяйка дома, и некоторые из гостей были норвежцы, а действие во фрагменте происходило в Кристиании, то естественно, что выбор пал на «Голод».

Драматург и театральный деятель Гуннар Хейберг откашлялся и начал читать^[52].

Он читал более часа.

И всем стало совершенно очевидно: на ниве скандинавской словесности появился новый мастер. Потом тут же перед столом, за которым сидела Амалия Скрам, образовалась очередь, все хотели написать несколько слов автору, чтобы тот узнал об их впечатлениях.

Пусть автор написанного немедленно узнает об этом!

Но кто же это такой?

Супруги Амалия и Эрик Скрам, знакомые с Карлом Беренсом, настойчиво стали просить его, особенно Амалия, открыть им имя писателя. Скоро имя обнаружилось само собой, так как они получили в ответ письмо, в котором говорилось: «Я так счастлив, какая неожиданная радость! Кажется, наконец, блеснула надежда. Никакого признания. Ни малейшего намека на признание до сей поры, меня постоянно отвергали, мне двадцать восемь, и я едва известен; но при этом я никогда не терял ни упорства, ни страсти к сочинительству»^[53]. Как видно из письма Гамсуна, он убавил себе год.

Менее чем через неделю Карл Беренс заказывает новый тираж. Вся тысяча экземпляров распродана! В центре культурной столицы Скандинавии всякий современный образованный человек должен был прочитать фрагмент романа «Голод». Подобного события не было уже много лет. И стиль произведения, и сюжет воспринимались как безжалостное саморазоблачение, все это и завораживало, и шокировало одновременно.

По Норвегии прокатилась волна восторженного восхищения Гамсуном. Редактор газеты «Верденс Ганг» так откомментировал фрагмент романа молодого писателя: «Фрагмент заслуживает внимания как свидетельство необычного литературного таланта, которому присущ острый взгляд, умение писать достоверно и убедительно. Автор написанного, новая неизвестная нам личность, откровенно распахивает нам свою душу. Среди нас появился очень талантливый писатель»^[54]. В Копенгагене Гамсун прилагал все усилия, чтобы никто не узнал его имени. Он умолял супружескую чету Скрамов ни в коем случае не выдавать его.

Но «разоблачение» все же наступило через несколько дней. Это сделала норвежская «Дагбладет». А потом уже другие норвежские газеты и журналы с удовольствием сообщали, что «неизвестный писатель» был не кто иной, как их соотечественник Кнут Гамсун, достоинств сочинений которого они раньше не признавали, хотя они стилистически были близки истории, напечатанной в датском журнале.

Наконец-то пришло его время. Теперь все редакторы, профессора и издатели норвежской столицы, которые в течение восьми лет отвергали Гамсуна, принялись ссориться из-за того, кто первый открыл его талант. Постепенно это стало приносить ему дивиденды. Он решил использовать интерес к своей персоне и тщательно продумал, как именно это сделать.

Второго декабря 1888 года, менее чем через две недели после того, как он был вознесен на гребень волны восхищения, он написал письмо Юхану Сёренсену — владельцу бакалейного магазина в Кристиании, политику левого толка и издателю самой популярной в Скандинавии серии «Библиотека для всех». То, что это письмо было написано именно в этот день, отнюдь не случайность — в это воскресенье Гамсун был «посвящен» в писатели. Один копенгагенский корреспондент в Кристиании отметил, что ажиотаж вокруг «новеллы» Гамсуна «Голод» сопоставим с тем пристальным вниманием и интересом, которые в свое время сопутствовали драме Ибсена «Женщина с моря». Корреспондент писал также, что «сам факт публикации в Дании и содержание написанного свидетельствуют о том, насколько плохо Норвегия способствует развитию молодых талантов. Представитель следующего за Ибсеном поколения, обладатель таланта уровня Достоевского, мог бы умереть от голода в столице своей родной страны».

Гамсун поведал Сёренсену, что по-прежнему пребывает в нищете, у него нет средств, чтобы написать три задуманные им последующие части романа. «То, что я опубликовал фрагмент незавершенной книги, связано с нищенским существованием, которое я влачу Я не в состоянии работать хорошо, работать с радостью, как бы мне хотелось. Я сижу в мансарде, где ветер дует сквозь стены, печки нет, сумеречно, свет проникает сквозь маленькое окошко. У меня почти нет возможности выходить из дома, так как холодно, а у меня совсем скверно с одеждой»^[55].

Гамсун не мог лгать норвежскому издателю, он признал, что вступил в контакт с издательством Филипсена, которое и опубликует роман «Голод». Поэтому он соблазнял издателя новой книгой, «романом, который, я уверен, будут читать. Но сейчас я не в том положении, чтобы целиком сосредоточиться на его написании, сначала надо закончить, „Голод“».

Сёренсен немедленно выслал Гамсуну двести крон. Этого в те времена могло хватить на тысячу дешевых обедов или на оплату мансарды в течение четырех лет. Издатель, выпустивший в свет многие выдающиеся произведения, назвал фрагмент «Голода» шедевром. Кроме того, Сёренсен обещал Гамсуну, что будет выплачивать ему такой же процент с тиража, что и Ибсену.

В тот же день Гамсун разразился ответным длинным письмом, в котором хотел выразить свою благодарность, но постоянно увязал в описаниях мельчайших деталей своего бедственного положения и расстроенных нервов: «В течение последних шести недель мне приходилось укутывать левую руку полотенцем, потому что я не мог согреть ее своим дыханием, кроме того, я мог зажечь спичку только под столом, иначе от сквозняка она тут же гасла»^[56].