Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Подобная эпопея замечательна тем, что показывает на примере прослойку людей, вообще не желавших воевать, но паразитировавших на войне. Нельзя отказать им в личной храбрости — побег из плена, участие в боевых действиях, дважды пленение. Однако по сути, это также были дезертиры — то есть беглецы, но не в собственный тыл, а в неприятельский плен. Вот к таким людям и должен относиться знак равенства между дезертирством и пленением, о котором пишет ген. А. И. Вер-ховский.

Кампания 1915 года, давшая столь большие потери пленными, впоследствии уже не повторялась. Довооружение русской Действующей армии, насыщение ее техникой и боеприпасами резко понизили количество пленных, так как добровольно сдававшиеся теперь лишились непосредственной предпосылки для сдачи — неравенства в бою. Поэтому в кампании 1916 года основная часть русских пленных (около двухсот тысяч человек), в основном, были взяты противником в бою.

Основной причиной потерь пленными в 1916 году стала перемена состава пехоты в смысле слабости ее кадров. Во время атаки части и подразделения перемешивались и в случае убытия из строя командиров останавливались в растерянности, не зная, что делать дальше. Контратака противника, предпринимаемая на оставшихся без артиллерийской поддержки пехотинцев, приводила к их пленению. «До тех пор, пока части находились в нерасстроенном виде в руках начальников, они двигались вперед, но лишь только они попадали в расположение противника, где отражение контратак требует максимальной устойчивости со стороны бойцов и младших начальников, как войска сдавались в плен. В этом сказывался политико-моральный надлом русской армии. Неустойчивости войск способствовало и то обстоятельство, что артиллерия не умела поддерживать огнем наступающие части при их продвижении в глубь расположения противника. Систематически наблюдалось и запаздывание резервов».^[65] На наш взгляд, говорить о «политико-моральном надломе» было бы неправомерно.

Оказавшиеся без командиров рядовые бойцы, подвергшиеся ударам со стороны врага, чаще всего сдавались в плен и в других армиях — австрийской и итальянской. И обусловливалось это не моральным состоянием войск, а их крестьянским менталитетом — вековой привычкой действовать «обществом» либо только по распоряжению начальства. В Вооруженных силах Германии и Великобритании крестьян насчитывалось менее половины, и потому они не знали массовых сдач в плен, так как люди были грамотны и досконально знали, за что воюют. Среди рядовых здесь находилась масса интеллигенции, в то время как в России или Австро-Венгрии они почти все шли в офицеры военного времени (прапорщики) или вольноопределяющиеся. Франция представляла собой несколько промежуточный вариант, так как на значительное количество интеллигентов, мещан и рабочих накладывалась существенная доля полуграмотных крестьян. Кроме того, сама сущность Первой мировой войны как схватки за лидерство между англичанами и немцами способствовала их желанию драться до конца.

Как бы то ни было, добровольные сдачи в плен были характерны для российских Вооруженных сил в течение всей войны. Несмотря на успехи Брусиловского прорыва, последующие неудачи (Ковель, Румыния), равно как и унылое бездействие Северного и Западного фронтов, постоянно давали врагу новых пленных. Хотя и в несравненно меньших масштабах, нежели в 1915 году. Войсковые начальники пытались воздействовать на подчиненных моральными доводами. Так, приказ ген. графа Ф. А. Келлера (начальник 3-го кавалерийского корпуса) в сентябре 1916 года говорит о том, что любого сдающегося в плен надлежит уничтожать до последнего человека: «В корпусе имели место печальные и позорные случаи сдачи в плен как отдельных людей, так и небольших частей. Наши деды и отцы ни при каких тяжелых условиях в плен не сдавались, предпочитая честную, славную смерть позорному плену. Крепко верили в Бога и свято хранили присягу… Те клятвопреступники и подлецы, что сдаются в плен, мало того, что берут на свою душу грех, но еще и подводят ближайшие сражающиеся к ним части и предают своих товарищей, рассказывая в плену о расположении наших частей, чем облегчают действия противника и подводят под смерть и увечье своих братьев».^[66]

В связи с общим кризисом самодержавия, увязшего в борьбе с либеральной оппозицией, ближе к Февральской революции угроза добровольной сдачи в плен стала своеобразным методом шантажа со стороны солдатской массы. Из письма солдата 8-й армии зимой 1916–1917 гг.: «Когда мы стали на позиции, батальонный передал наступать, и рота не хотела идти, передала батальонному, что если пойдем наступать, то все в плен пойдут, и так нас оставили».^[67]

Именно 8-я армия ген. A. M. Каледина наносила главный удар в Брусиловском прорыве. До весны 1916 года ею командовал сам ген. А. А. Брусилов. Она и добилась наибольших успехов в мае-июне.

Тяжелейшие потери в «ковельской мясорубке» привели к перемене состава пехоты, и потому вышеуказанное письмо о соответствующем поведении пехотинцев уже неудивительно. Эти-то солдаты и приветствовали Февральскую революцию, означавшую, что выход России из войны — не за горами. Недаром все источники говорят, что, когда в лагеря военнопленных стали поступать пленные «образца 1917 года», уже после Февральской революции, и особенно взятые в плен в ходе июньского наступления, «это были совсем уже другие люди».

В 1914–1917 годах русские армии потеряли два миллиона четыреста тысяч человек пленными, взяв в то же время в плен около двух миллионов солдат и офицеров противника, в основном, австрийцев. Если сравнить соотношение «обмена» пленными между Россией и Германией (немцы взяли в плен около полутора миллионов русских, в то время как русские пленили лишь сто шестьдесят тысяч немцев), то это соотношение будет, как один к более девяти, не в нашу пользу. Одно только это говорит о том, с какой военной машиной пришлось столкнуться Вооруженным силам Российской империи и сколь необоснованными были заверения представителей военного ведомства о готовности страны к большой войне.

Впрочем, не менее преступными в данном контексте являлись политическое легкомыслие верховной власти и лично императора Николая II, а также внешнеполитические устремления российской буржуазии. Те же высокопоставленные деятели, что противились участию России в Первой мировой войне, до наших дней подвергаются негативной оценке. Это и граф С. Ю. Витте, характеризуемый как «политический хамелеон», и П. Н. Дурново, преподносимый исключительно в качестве лидера консервативных сил в Государственном совете, наконец, Г. Е. Распутин, о котором и поныне в ходу лишь басни бульварного разлива.

Так почему же мы потеряли так много солдат и офицеров (13 285 генералов, офицеров, военных чиновников и прапорщиков) за годы войны? Почти каждый двадцатый русский офицер и каждый седьмой солдат оказались в неприятельском плену. Люди попадали в плен ранеными, их «сдавали» в плен растерявшиеся бездарные командиры, они добровольно сдавались в плен, не видя выхода из сложившейся конкретной ситуации.