Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Исторический процесс этого недоразумения весьма понятен. Первое сильное впечатление, испытанное во всем войске, было уничтожение начала производства в Свиту^[60]. Все находили или, по крайней мере, многие находили эту отмену необходимою, но нельзя было избегнуть, чтобы впечатление от этой меры не было сильное и неблагоприятное; отнимался стимул, отнималась цель, светлая точка впереди у многих. Затем начался ряд мер внутренней реформы, отчасти новых, отчасти в виде продолжения старых, как напр[имер], Положение о запасе^[61]. Все эти меры, сами по себе нужные и серьезные, носили характер чего-то строгого, неумолимого, и тою или другою стороною задевали или честолюбие одних или военные старые предания или чьи-либо материальные интересы. Словом, хорошая сторона реформ предоставлялась к оценке в будущем, а в настоящем размножалось количество недовольных!

С другой стороны, так случилось, что военный министр^[62], вводивший все эти реформы, при всех своих достоинствах человек характера не ласкового, строгого, не сообщительного, строгий формалист, педантичен в проявлениях своей власти и, вводя реформы, не допустил нигде ни местечка, ни скважины для сердечного отношения к войску. Это отозвалось на всем военном управлении. О, если бы Государь мог бы хоть раз невидимкою поглядеть на сцены, происходящие в приемные часы в Главном Штабе, Он бы понял, почему я пишу эти строки и простил бы мне их. Кто раз увидел эти сцены, он их не забудет! Эти в лохмотьях офицеры отставные и неотставные, пришедшие справляться о пособии, которым говорят: нет, отказано, подождите до будущего года, и которые тут же рыдают, стонут, умоляют; эти генералы в запасе, которые со слезами на глазах, с Георгиями в петлице^[63], с дрожащим голосом говорят громко: видно мы обесчестили русскую армию, коли нас заклеймили; эти вдовы, дочери, жены военных, которым говорят: нет денег, о, все это вместе ужасное зрелище, потому что все эти люди приезжают из всех концов России за последним лучом надежды в Петербург, и этот последний луч тут затухает, и они возвращаются восвояси, и там стоустая молва разносит по всем углам их печальные повести.

Отчего же это все происходит? Отчего столько обиженных, столько оскорбленных, столько огорченных?

Отчего?

Стоит прислушаться к военной молве, и услышишь ответ. Оттого, говорят военные, что во главе Главного Штаба стоит [Н. Н.] Обручев. Имя это зловещее. Имя это означает не по-солдатски преданного Престолу человека; имя это означает сухого, бессердечного и жесткого к солдату и к офицеру человека; имя это по молве ненавидимо всеми, да и в самом министерстве говорят, что и военный министр его не любит, и вот причина, почему сердцу нет и скважины в министерстве, где всякая мера касается миллиона солдат и десятков тысяч офицеров.

Но затем как всему этому временно неблагоприятному дать иное направление, благоприятное.

Опять-таки прислушиваясь к толкам и суждениям военного мира, приходишь к светлой мысли, что все это легко устранить, и поводы к неудовольствию легко обратить в источник благословений над головою возлюбленного Монарха.

Прежде всего необходимым является разом произвести сильное впечатление на весь военный мир, дабы в одно и то же время разом уничтожить все мелкие неприятные впечатления и истребить до корня нелепое мнение, что Государь не интересуется войском сердечно. Для этого единственным прекрасным средством является значительное увеличение содержания офицеров в войске. Это мера громадной важности. Офицер обеспечен, и вся Россия вздохнет спокойно. Если этот вопрос пойдет обычным путем бумажной переписки, то мин[истр] финансов^[64] ответит мин[истру] военному, что денег нет, и кончено, все замрет. Но тут есть иной путь. Если Государь скажет министру финансов или напишет ему: я сердцем не буду спокоен, пока не увеличу содержание офицера: помогите мне это сделать, прошу вас, найдите мне 10 миллионов, – можно поручиться, что министр финансов будет слишком счастлив найти эти 10 миллионов, и они найдутся! И что за потрясающее действие имело бы объявление об такой Высочайшей воле или 1 января, или 26 февраля, или в Пасху, или 17 апреля!

Но из этих 10 мил. как бы хорошо было 1 миллион отделять ежегодно на раздачу пособий от имени Царя вдовам, дочерям и отставным военным, поручив это дело Главному Штабу!

Еще мысль, опять-таки подслушанная у военных. Какое сильное впечатление в духовном смысле произвело бы на весь военный мир назначение на место Обручева такого, например, человека, как Павла Шувалова, потому что он очень любим и сам очень любит военную службу, не как теорию, а как практику, это страшно подняло бы дух в войске, ибо сейчас же закипела жизнь, проникнутая любовью к солдату и к офицеру во всей частях войск.

Главный Штаб есть все для армии. Он дает тон, он дает дух. Если Гл[авный] Штаб без сердца, все военное управление относится к армии сухо и мертво. А сердце в отношениях к солдату и офицеру это половина того, что нужно для блага и силы армии.

Еще мысль. Поощрения и стимулы для военной службы нужны. Мало, чтобы солдат и офицер были обеспечены; надо, чтобы были и стимулы для честного и хорошего самолюбия. Стимул свитской награды уничтожен; необходимо его заменить. И вот в военных кружках слышится мысль такая: как хорошо было бы учредить для военных чинов, заведывающих частями, начиная с роты и эскадрона, представления ежегодно к наградам особенным, за отличное состояние части, засвидетельствованное лично корпусным командиром и командующим войсками округа, и чтобы при этом печаталась мотивировка награды в Высочайших приказах. Это было бы благороднейший из стимулов.