Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Следующая наша встреча с Васей и Майей произошла только через десять лет, когда мы с Беллой прибыли в Америку по настоятельному приглашению Гаррисона Солсбери.

15 мая 1997 года мы прилетели в Нью-Йорк и сразу же пересели в самолет, вылетающий в Бостон. У нас существовала договоренность с антрепренерами Ритой Рудяк и Юрием Табанским относительно выступлений по всей Америке: Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Хьюстон, Даллас, Милуоки, Чикаго, Бостон, Хартфорд, Ганновер, Амхерст, Флорида, Детройт, а также Торонто в Канаде. Последний вечер Беллы состоялся в Вашингтоне. Здесь нас встретили Вася и Майя и повезли в университет Джорджа Мейсона, где в тридцати километрах от Вашингтона находился их дом. Мы провели с Аксеновыми пять дней, несколько раз сидели у Васи на занятиях. Было особенно любопытно, как Вася внедрял в сознание молодых американцев фрагменты из рассказа Беллы “Много собак и собака”. Мы с интересом наблюдали весьма демократичный способ общения Васи со студентами и почтительность, которую проявляли студенты к Василию.

За эти дни мы узнали многое о перипетиях судьбы Аксеновых. В семье произошла трагедия. Ушел из жизни Ванечка, сын Алены – дочери Майи. Вася относился к Ванечке с огромной теплотой и нежностью и не переставал восхищаться тем, как Ванечка органично вписался в американский образ жизни.

Ванечка был высокий стройный мальчик, одетый, как правило, в белую майку с цветным изображением американской символики и длинные шорты, едва закрывавшие колени. На ногах обычно были кеды, а на голове красовалась шапочка с длинным козырьком, в которых ходят американские бейсболисты. Он выглядел уверенным в себе американским юношей, хорошо подготовленным к вступлению во взрослую жизнь. Особенно яркое впечатление он производил в Москве на сверстников, и все молодые люди завидовали тому, как небрежно говорил он на американском сленге и как убедительно демонстрировал свою повадку начинающего супермена.

Василий не мог нарадоваться, глядя на него. Никто тогда и не представлял, что таится у парня в голове. На самом деле Ванечка, видимо, чувствовал себя предельно неуверенно. Писал втайне стихи на русском языке, боясь кому бы то ни было их показать. Все эти стихи в собранном и подготовленном к печати виде были, как это ни странно, посвящены одной теме – самоубийству.

Ванечка бросился с крыши шестиэтажного дома в Лос-Анджелесе. Ни Вася, ни Майя, ни Алена не хотели даже думать о том, что он сделал это по собственной воле, пока не были найдены эти стихи. Когда после смерти Ванечки стихи попали к Белле для отзыва, она была по-настоящему потрясена.

Трагедия с Ванечкой навсегда омрачила жизнь изумительно благоустроенного домика, расположенного в таком же изумительном благоустроенном преподавательском поселке вблизи университета Джорджа Мейсона. На Алену было больно смотреть, она страшно переживала гибель сына.

Мы с Беллой прожили пять дней в раю, созданном Васей и разрушенном горем. Как могли, помогали Алене, Майе и Васе, отвлекали их. Они живо откликались на наше присутствие, обсуждали московскую жизнь, но в их душах все было мертво.

Васино мужество было удивительным, он героически боролся за жизнь своих близких, продолжая преподавать и не оставляя писательства.

Вася строжайше придерживался рабочего распорядка, его самодисциплина являла собой истинный феномен. В личное расписание входило и время, отведенное спорту. Каждое утро Василий надевал кроссовки и тренировочный костюм и в любую погоду делал пробежку по окрестностям, это был раз и навсегда установленный порядок. После поездки в университет, где он читал лекции и проводил семинары, Василий садился за рабочий стол и писал строго определенное им самим количество страниц. И это расписание ничто не могло нарушить. Вася выполнял его неукоснительно.

Должен сказать, что я с интересом присматривался к его рабочему процессу, и порой у меня возникало внутреннее чувство протеста против такого педантичного способа жить и работать. Мне хотелось увидеть какой-нибудь эмоциональный взрыв или поступок, который нарушил бы эту неукоснительную заданность. Временами мне начинало казаться, что подобный режим вредит художественности того, что пишет Василий.

Закрадывалась мысль: вот если бы он сорвался и пару дней провел как-нибудь иначе, предположим, расслабился бы с друзьями в ирландском пабе или поехал бы на пару дней на море, его работа пошла бы легче и свободнее.

В своих рассуждениях я, быть может, был близок к истине, и мое прозрение совпадало с мыслями самого Василия, но он уже не мог вырваться из созданного им мира.

Я замечал, что Вася испытывал трудности с выбором сюжетов и ощущал недостаток сведений о нашей российской жизни. Он жадно вслушивался в наполненные московскими реалиями истории, которые я постоянно рассказывал. Василий даже мог прикрикнуть на окружающих, если они мешали ему слушать.