Войны и кампании Фридриха Великого - Юрий Ненахов

Казалось, небо и земля разрушались. Страшный рев пушек и пальба из ружей ужасно усиливались. Густой дым расстилался по всему пространству четырехугольника, от того места, где производилось нападение. Через несколько часов сделалось уже опасно оставаться в нашем углублении. Пули беспрестанно визжали в воздухе, а скоро стали попадать и в деревья, нас окружавшие; многие из наших влезли на них, чтобы лучше видеть сражение, и мертвые и раненые падали оттуда к ногам моим. Один молодой человек, родом из Кенигсберга — я не знаю ни имени его, ни звания, — говорил со мной, отошел четыре шага, и был тотчас убит пулей на глазах моих. В ту же минуту казак упал с лошади возле меня. Я стоял ни жив ни мертв, держа за повод мою лошадь, и не знал на что решиться; но скоро я выведен был из этого состояния. Пруссаки прорвали наше каре, и прусские гусары Малаховского полка были уже в тылу русских.

Ждать ли мне было верной смерти, или верного плена на этом месте? Я вскочил на лошадь, бросил все и поехал в ту часть боевой линии, куда пруссаки еще не проникли. Русский офицер, стоявший при выходе из четырехугольника, окликнул меня словами «Кто ты такой?». Я мог уже порядочно понимать по-русски и отвечал, что я полковой лютеранский пастор. «Куда же черт тебя несет?» — «Я спасаю жизнь свою!» — «Назад, отсюда никто не смеет выехать!» Получив такой ответ, я должен был воротиться на прежнее место.

Только что я доехал туда, как бригадир фон С*** подошел ко мне и сказал: «Господин пастор, я получил две тяжелые раны и не могу больше оставаться в строю; прошу вас, поедемте искать удобного места для перевязки». Я передал ему, как трудно выехать из каре. «Ничего». И я снова сел на лошадь; бригадир с трудом посажен был на свою, и мы отправились.

Офицер опять не хотел пропускать. «Ступай-ка прежде туда, где я был», — сказал ему бригадир; но эти слова не помогли. Тогда фон С*** возвысил голос: «Именем всепресветлейшей нашей государыни, которая заботится о своих раненых слугах, я, бригадир, приказываю тебя пропустить нас».

Офицер сделал честь при имени государыни, и мы проехали.

Был час пополудни, а битва между тем страшно усиливалась. Мы ехали в толпе народа, оглашаемые криком раненых и умирающих и преследуемые прусскими пулями. При выезде нашем из четырехугольника пуля попала в казацкий котелок и наделала такого звона, что я чуть совсем не потерялся.

За рядами боевого порядка опасность была не так велика, но многолюдство было то же самое. Через несколько минут мы подъехали к лесу и нашли там раненых и нераненых офицеров с прислугой. Так как прусские разъезды все еще были близко, то надо было искать другого, более безопасного места. Но куда ехать? Сторона была незнакомая, карт у нас не было; предстояло ехать наудачу. Один поручик, может быть, самый храбрый из нас, объявил, что он поедет на розыски, и приглашал меня с собой. Я согласился, почувствовав себя несколько бодрее вдали от опасности.

Мы скоро приехали к болоту, поросшему кустарником, где скрывались неприятельские мародеры, которые сделали по нам три выстрела, но не попали. Мы поехали дальше и благополучно прибыли в какую-то деревню, кажется, Цорндорф. Но здесь опять на нас посыпались выстрелы из-за садовых плетней и заставили воротиться.

На месте, где остались наши товарищи, мы не нашли уже никого; только лошади, совсем навьюченные, валялись еще, покинутые в болоте. Мы нашли своих товарищей недалеко оттуда и соединились с ними, чтоб дальше продолжать наши поиски. Скоро выехали мы на большую дорогу: нам показалось, что она тоже ведет к Цорндорфу, и, увидав в стороне другую деревню, мы направились к ней. Не видно было ни неприятельских форпостов, ни часовых. Покойно ехали мы вдоль прекрасных заборов, окружавших сады этой деревни, вдруг из узкого прохода, между двух садов, бросилась на нас толпа прусских солдат; они схватили за поводья наших лошадей, объявили нас пленными и привели в деревню…